— Да. А теперь, мне сдается, ты уже не хочешь, чтобы я летела с тобой в Давао?
— Не знаю.
— Тогда подумай, Джек, но только не говори мне.
Она начала снова упаковывать фарфор, а он как пьяный вышел из дома. Такси стояло возле ямы, где прежде возвышалась статуя Александра Македонского. Мимо, мимо… и вот уже не видно. Машина уже уносила его к воротам, и он вдруг всем своим существом осознал, что навсегда расстается с последними памятниками прошлого. Но почему они должны уходить в прошлое, почему надо расставаться с ними, если ему не хочется расставаться? Ведь не все же памятники разрушены!
Уже у ворот он крикнул в панике:
— Шофер, поворачивай назад! Назад, к дому!
Он взбежал по ступенькам и до смерти напугал служанку, которая выволакивала в холл ящик с фарфором. Нет-нет, сеньоры Моники нет на кухне. Она ушла к себе в комнату.
— Скажи ей, что я здесь! Скажи, я хочу поговорить с ней!
Служанка убежала и тут же вернулась. Сеньора Моника отдыхает и просила не беспокоить ее.
— Скажи ей, это очень важно! Скажи, я должен ее видеть!
Служанка опять убежала прочь и вернулась, тяжело дыша.
— Сеньора Моника передает свои извинения, но она не может принять сеньора Джека. Она желает ему приятного путешествия и надеется, что когда-нибудь они снова встретятся.
С прошлым было покончено. Надо смириться с этим. Джек Энсон спустился к такси, в последний раз покидая дом с гордым названием «Ла Алехандрия». Может быть, Монику не устраивало как раз то, что ей была предложена роль памятника?
В ту же ночь, как прежде одинокий, он вылетел в Давао.
Сан-Хуан-дель-Монте Май — октябрь 1982 г.