Тем временем несчастная девушка немного пришла в себя.
— Между нами все кончено, граф Батьяни, — прерывающимся голосом произнесла она. — Теперь я знаю, что вы только играли мною. Знатные христиане не брезгуют еврейками из Гетто, чтобы поразвлечься, но когда они соблазнят их, когда отнимут у них честь и невинность и превратят их в беспомощных матерей, тогда они с хохотом толкают их в грязь еврейского квартала и за столом с товарищами бахвалятся тем, что обесчестили жидовку.
— Ты, может быть, желаешь, чтобы я сделал тебя графиней Батьяни? — воскликнул Сандор с отвратительным смехом.
— Я собиралась просить у вас любви и участия и ничего больше. Я хотела, чтобы вы помогли мне устроиться где-нибудь далеко отсюда, где я могла бы произвести на свет, а потом воспитать моего ребенка. Мой отец выгонит меня на улицу, мои единоверцы забросают меня камнями, а мой брат Натан будет оплакивать меня, как умершую, меня, любовницу христианина.
— Стало быть, речь идет о деньгах! Ну, об этом можно еще потолковать.
Но тут Роза вскрикнула:
— Да будет проклят тот грош, который я приму от вас, граф Батьяни! Да будет проклято даяние из ваших рук! Оно осквернит и меня, и ребенка. Я пойду своей дорогой, граф. Но придет время, и мы с вами встретимся. Тогда вы узнаете, как умеет мстить еврейская девушка похитителю ее девичьей чести.
Она бросилась к двери и выбежала в коридор. Венгр постоял некоторое время, прислушиваясь к ее шагам, и наконец крадучись вышел за ней.
Лейхтвейс послал ему вслед проклятие. Он содрогался при мысли, что этот негодяй осмелился сделать своей женой Лору фон Берген. Ведь он разбил бы и ее жизнь, если бы по воле Провидения ей не удалось бежать от него в первую же брачную ночь.
Но Лейхтвейс недолго оставался один со своими мыслями. Снова послышались чьи-то шаги, и на чердаке появился какой-то человек в грязной полотняной блузе, с бледным задумчивым лицом и сел на выступ нижнего сундука. То был мастер ростовщика — немой Леви.
Вскоре дверь снова открылась и вошел стройный красивый юноша. Лицо его носило отпечаток еврейского происхождения; на это указывали нос с горбинкой, пышные, вьющиеся волосы каштанового цвета и резко очерченный подбородок; нежный цвет лица, большие темные мечтательные глаза и красивый рот облагораживали облик этого юноши.
Он быстро подошел к немому, взял его руку и почтительно поднес ее к губам. И вдруг… о чудо… немой Леви заговорил!
Он положил руку на голову Натана, сына Илиаса Финкеля, как бы благословляя его, и тихо, торжественно произнес:
— Приветствую тебя именем Отца, Сына и Святого Духа!
— Во веки веков, аминь! — прошептал Натан.
Затем юноша вынул из-под своего кафтана какую-то книгу в черном переплете и передал ее Леви.
— Благодарю вас, преподобный отец, — произнес он мягким голосом, — за эту прекрасную книгу, которую вы снова дали мне почитать. Я многому научился, читая ее, и снова меня поразило ни с чем не сравнимое величие божественной Троицы.
— Ты стоишь в преддверии храма познания, сын мой, — с подкупающей мягкостью произнес этот загадочный человек, — но последние преграды, отделяющие тебя от истинной веры, падут только тогда, когда ты примкнешь к нам и вступишь в наш орден в качестве послушника, а потом священного служителя.
— Ах, если бы это поскорей исполнилось! Ведь это мечта всей моей жизни! — восторженно воскликнул юноша. — Отец Леони, я с трудом переношу пребывание в Гетто среди моих единоверцев. Меня гнетет необходимость вечно притворяться, что сочувствуешь взглядам и верованиям, в ошибочности и недостойности которых я давно уже убедился. И как мне благодарить вас, отец мой, за то, что вы для меня приносите такую огромную жертву, играя в этом доме роль немого, униженного мастера и ежедневно перенося высокомерие и жестокость моего отца.
Мнимый немой мягко улыбнулся и покачал головой.
— Я лишь исполняю долг, возложенный на меня моими братьями, сын мой. Все мы представляем собою лишь звенья длинной цепи, и звенья эти должны быть крепки, чтобы цепь не разорвалась. Но помимо того я испытываю искреннюю радость, что имею возможность посвятить тебя в нашу веру и зажечь в твоем сердце священное пламя. Скажи мне, Натан, не изменил ли ты своего решения принять крещение и поступить для дальнейшего обучения в одну из наших семинарий?
— Я твердо решил поступить так и готов бежать сегодня же с вами, отец Леони, если вы только пожелаете.
— Не от моего желания все зависит, а от воли моих руководителей. Они позовут нас, когда настанет время. Но хватит ли у тебя мужества бросить все, что до сих пор тебе было дорого?
— Я сожалею лишь о моей сестре Розе, — ответил Натан. — Я каждую ночь плачу при мысли о том, что мне придется оставить сестру в доме отца, которого я ненавижу за его бесчестные дела.
— Она найдет свой путь, — отозвался отец Леони, — а теперь прекратим нашу беседу. Твой отец поручил мне спешную и трудную работу. Я исполняю ее с отвращением, так как подозреваю, что здесь скрывается новая подлость, новое преступление.
— Какой ужас! — простонал Натан. — Как мне стыдно за отца. В чем же дело?
— Твой отец дал мне драгоценное ожерелье и поручил мне выломать из него пятнадцать великолепных бриллиантов, заменив их поддельными камнями.
— Ради Бога тише, отец! — вдруг испуганно и дрожа всем телом шепнул Натан. — Вы ничего не слыхали?
Отец Леони испуганно оглянулся по сторонам и побледнел.
— И мне тоже показалось, как будто я слышал глухой стон, — прошептал он. — Точно хриплый крик раненого зверя. Неужели нас кто-нибудь подслушивает?
— Это немыслимо. Отец с графом Батьяни находятся внизу в конторе, а Роза пожаловалась на головную боль и ушла в свою комнату.
— Все-таки лучше прекратим нашу беседу. Прощай, Натан. Да хранит тебя Господь! Завтра ночью мы снова увидимся здесь с тобою.
Иезуит и ученик ушли.
Из-за сундуков показалось бледное и искаженное злобой лицо. Дико озираясь по сторонам, Лейхтвейс прошипел в безумной ярости:
— Меня хотят обмануть. Он хочет похитить у меня и Лоры наше последнее достояние, при помощи которого мы только и можем начать честную жизнь. Жид Финкель! Ты еще не знаешь Лейхтвейса! Я способен сделаться убийцей, если меня доведут до крайности.
Глава 7
ПОДЖОГ
На исходе одиннадцатого часа в конторе Илиаса Финкеля все еще горела лампа. Ростовщик и граф Батьяни сидели у письменного стола и вели вполголоса довольно оживленную беседу.
— Черт вас знает, Финкель. Вы все тот же старый скряга! — воскликнул граф. — Под мои векселя вы уже дали мне взаймы двадцать тысяч гульденов. А теперь, когда я к вам являюсь снова, в последний раз, и прошу у вас каких-нибудь десять тысяч, вы извиваетесь точно угорь и придумываете всякие отговорки, чтобы только не исполнить моей просьбы.
— Я не могу, граф Батьяни, — вкрадчивым голосом проговорил Финкель, — я не могу. Вы считаете меня богачом, да и другие так думают, но на самом деле вы все ошибаетесь. У меня в последнее время были большие убытки и я потерял много денег.
— Не говорите глупостей, — сказал Батьяни сердито. — Вы могли бы дать мне даже двести тысяч гульденов, если бы захотели. Но вы раскаетесь в вашем упрямстве. Через несколько недель я буду утвержден в правах наследства, оставшегося мне после жены. Ведь в брачном договоре ясно сказано, что в случае ее смерти я являюсь ее единственным наследником. Чтобы сделать меня им, она догадалась утопиться в Рейне, ведь вы это знаете.
— Всплыл ли уже ее труп? — спросил Финкель.
— Нет. Его, вероятно, отнесло далеко вниз по течению. Обыкновенно утопленники всплывают лишь через несколько дней. Красавица Лора тоже когда-нибудь выплывет на поверхность воды.