— Эти деньги нас не минуют, — проговорил Риго, закуривая свою короткую трубку. — Но я преследую в доме лесничего еще и другую цель. Когда мы покончим дело с деньгами, то я навещу еще прекрасную Елизавету. Черт возьми, она не приняла моего предложения. Что ж, она сделается сегодня же ночью если не моей женой, то любовницей моей. Я должен добиться этого во что бы то ни стало. Я безумно люблю ее.
— Берегись, Риго, — сказал Иост. — Мне Елизаветы не жалко, но предупреждаю тебя, она стреляет довольно метко. Она, пожалуй, скорее угостит тебя пулей, чем поцелуями.
— Не беспокойся. Я справлюсь с ней.
— А если она на другое утро расскажет отцу, кто ворвался в дом?
— Не скажет она ему ничего. Она слишком стыдлива и будет молчать относительно того, что произойдет сегодня в ее спальне. Но теперь двинемся в путь, Иост. Мне не терпится. Добыча нам предстоит хорошая… И деньги, и наслаждение любовью.
Оба негодяя вышли из «Лисьей норы» и направились к дому лесничего. Они не успели еще далеко отойти от развалин, как из-за кафельной печи в «Лисьей норе» поднялся какой-то рослый мужчина.
— Негодяи! — прошептал он. — Подлый цыган, ты хочешь оскорбить невинную девушку? Ты жестоко ошибся в расчете. Лейхтвейс сумеет защитить бедную Елизавету.
И, действительно, то был Лейхтвейс. Он подслушал беседу негодяев. Быстро прошел он через лес к дому лесничего. Этот дом был хорошо известен ему.
Состоя в должности герцогского курьера, он не раз бывал в доме Рорбека по делам службы и хорошо знал, где находится комната Елизаветы. Он хотел предостеречь ее, а для этого ему надо было увидеться с нею с глазу на глаз.
Дойдя до ограды, окружавшей дом лесничего, Лейхтвейс перелез через нее и взобрался наверх до окна той комнатки, где спала Елизавета. Яркий свет луны озарял всю местность и облегчал ему работу. Он вырезал маленьким алмазом стекло в окне, просунул руку внутрь и открыл задвижку. Затем он взобрался на подоконник и спрыгнул в комнату. Неслышными шагами подошел он к постели, на которой во всей своей невинной красоте спала Елизавета.
Одеяло сползло вниз, и Лейхтвейс увидел прелестное тело невинной девушки, покрытое лишь легкой полупрозрачной рубашкой. Поневоле он залюбовался спящей девушкой. Но в нем не было ни малейшего нечистого желания, так как он в это время думал только о своей Лоре, своей любимой жене, скрывавшейся вместе с ним в пещере и владевшей безраздельно всеми его помыслами.
— Елизавета, — шепотом произнес он наконец. — Елизавета, проснись!
Молодая девушка встрепенулась. Она приподнялась на постели и сквозь сон взглянула на Лейхтвейса.
— Странно, — прошептала она, — как ясно я еще вижу все, виденное мною во сне. Мне снился Лейхтвейс, я говорила с ним, умоляла его отказаться от опасности, преступной жизни, и вот я вижу его теперь перед собою. Он стоит передо мною, точно живой.
— Проснись, Елизавета, — сказал Лейхтвейс. — Я здесь наяву. Я, Лейхтвейс, разбойник!
Она вскрикнула и тотчас же закрылась одеялом до самой шеи.
— Не бойся, Елизавета, — продолжал Лейхтвейс, — я пришел не для того, чтобы обидеть тебя, а напротив, чтобы предотвратить большое несчастье. Доверься мне, Елизавета, поверь моему слову. Я хочу спасти тебя от козней негодяя.
— Я верю тебе, — ответила Елизавета. — Ты лгать не умеешь, Лейхтвейс.
— Позволь мне спрятаться под твоей кроватью, — торопливо прошептал он, — а потом усни и спи спокойно, как будто тебя охраняют ангелы Господни. Клянусь, что тебя никто не тронет, ни я, ни кто-либо другой.
— Что все это значит? Что скажут мои родители?
— Они будут благословлять меня, когда узнают, в чем дело. Торопись, времени терять нельзя. Я уже слышу, как они возятся там внизу. Ложись, Елизавета, а все остальное предоставь мне.
Лейхтвейс лег на пол и спрятался под кроватью Елизаветы.
Цыган Риго и рыжий Иост наполовину уже исполнили свое преступное намерение. Они беспрепятственно вошли в дом, так как собаки не залаяли. Они хорошо знали Иоста, который всегда кормил их. Затем преступники пробрались в комнату и, посредством отмычки, которых у цыгана имелась целая коллекция, открыли ящик письменного стола, в котором лежал мешок с деньгами. Вынув его, они тут же поделили добычу. Затем они тщательно заперли ящик, так что совершенно не было заметно, что кто-то открывал его.
— А теперь я пойду к своей невесте, — пробормотал Риго, — устрой так, Иост, чтобы входная дверь осталась открыта.
Иост обещал исполнить эту просьбу.
Риго снял башмаки и передал их своему сообщнику, а сам в одних чулках поднялся наверх по лестнице. Дверь спальни Елизаветы была заперта. Но цыган этим не смутился. Он и тут пустил в ход отмычку, осторожно открыл замок и вошел в комнату. Подобно хищному зверю он подкрался к кровати. Елизавета, казалось, крепко спала.
Цыган дрожал всем телом от волнения.
— Теперь она в моей власти, — прошептал он, — я говорил этому старому дураку, лесничему, что я добьюсь своего не тем, так другим путем.
Он подошел еще ближе и наклонился к Елизавете, чтобы поцеловать ее. Но вдруг он почувствовал, что кто-то схватил его за ноги. У него на лбу выступил холодный пот. Что за таинственная сила скрывалась в этой комнате и помешала ему исполнить его гнусное намерение? Суеверному цыгану вдруг вспомнились все когда-либо слышанные им рассказы о привидениях и призраках.
Кто-то сильно дернул его за ноги, и он растянулся на полу. В то же время Лейхтвейс наступил ему коленом на грудь и схватил за горло.
— Подлый трус, — прошипел разбойник. — Ты прокрался в комнату девушки с целью похитить у нее самое дорогое, что у нее есть, — ее девичью честь. Погоди, я тебя проучу!
Риго не мог произнести ни одного слова, до того он перепугался. А Лейхтвейс поднял цыгана на ноги и приказал дрожавшей от страха Елизавете не вставать с постели и не беспокоиться. Затем он вынул из кармана веревку и сделал петлю, накинул ее на шею цыгана.
— Рано или поздно тебя все равно повесили бы, мой милый, — насмешливо проговорил он. — И если я исполню это теперь, то избавлю тебя по крайней мере от суда и пыток.
— Боже милосердный! — взмолился Риго. — Неужели вы меня хотите…
— Повесить! Да, мой друг, я намерен это сделать. Я давно уже придумал для тебя наказание, так как ты во всем потворствовал этому негодяю, графу Батьяни. Когда я стоял у позорного столба и твой господин издевался надо мной, ты ведь хохотал. Теперь настала моя очередь посмеяться, мой милый, и я буду хохотать, когда ты будешь болтаться на веревке.
Прежде чем обезумевший от ужаса цыган успел произнести слово или оказать сопротивление, Лейхтвейс прикрепил другой конец веревки к оконному переплету.
— Сжальтесь! — крикнул Риго. — Сжальтесь надо мною!
— Умри, негодяй! — ответил Лейхтвейс и вытолкнул цыгана за окно.
Риго повис между небом и землей.
— Лейхтвейс! Что вы сделали? — вскрикнула Елизавета. — Это слишком суровое наказание.
— Я хочу избавить страну от злодея, — произнес Лейхтвейс, — и, кажется, мне это удалось сделать. Как он извивается! Как лицо его перекосилось! Рот широко открылся… глаза вылезли из орбит, а теперь… черт возьми, что это?
Прогремел выстрел, и тело цыгана свалилось вниз. Чья-то меткая пуля перебила веревку.
— Подлец! Он живуч как кошка! — крикнул Лейхтвейс. — Вон он бежит как заяц. Прямо в лес. Ему удалось спастись от верной смерти.
Цыгана спас рыжий Иост. Когда он увидел, что цыган повис на веревке, он сообразил, что надо спасти его, так как иначе ему самому грозила гибель. Он прицелился и выстрелил. Пуля попала в цель. Риго благополучно свалился на кучу свежего сена, так что не повредил себе ничего. Вместе с Иостом он скрылся в лесу.
— Если мне и не удалось наказать этого негодяя, — обратился Лейхтвейс к Елизавете, — то я все-таки помешал ему исполнить свое гнусное намерение. А теперь прощай, Елизавета. В другой раз запирай получше свою дверь и скажи твоему отцу, чтобы он, вместо того, чтобы разыскивать в лесу Лейхтвейса, получше сторожил свой дом, так как иначе могут похитить счастье его дочери.