Сбежалась прислуга, в том числе и цыган Риго. Граф упал на колени в коридоре, рвал на себе волосы и от судорожных рыданий не мог выговорить ни слова.
— Боже! Что случилось, граф? — вскрикнул Риго.
Батьяни в отчаянии закрыл лицо руками.
— Закатилось солнце моей жизни, — с рыданием вырвалось у него, — никогда я не увижу больше счастья! Графиня… моя жена… дорогая моя Лора… я только что привел ее в свой дом… умерла… утонула… в Рейне.
— Ужасно! Ужасно… — бормотал растерявшийся лакей. — Упокой, Господи, ее душу.
— Несчастный мой господин! — воскликнул Риго и ласково обнял графа, чтобы поднять и поддержать его. — Красавица графиня утонула?.. Или ее, быть может, утопили? — тихо добавил он графу на ухо.
Тот вскочил как ужаленный и бросил на Риго взгляд, полный ненависти. Но, подавив вскипевшую злобу быстро взяв себя снова в руки, с надрывом произнес:
— Оседлай скорее лучше коня, Риго, и скачи как можно скорей в замок герцога. Уведоми его об ужасном горе, постигшем меня. Расскажи, что графиня в то мгновение, когда я нежно хотел привлечь ее к себе, оттолкнула меня и бросилась к окну. «Я не могу принадлежать тебе! — крикнула она. — Я не достойна тебя. Я не заслужила миртового венка, который одет на мою голову… И я должна искупить мой тяжелый грех». С этими словами, прежде чем я успел задержать ее, она распахнула окно и бросилась вниз. Я видел, как она тонула в волнах, но я не мог помочь ей, не мог спасти ее.
И снова граф Батьяни залился слезами.
Риго тоже протирал глаза, как бы осушая слезы, но сквозь пальцы он хитро посматривал на своего господина.
— А вы все, — обратился граф к остальным лакеям, — идите за мной. Мы сядем в лодки и постараемся найти ее. Если нам и не удалось спасти ее от смерти, то, быть может, мы извлечем ее труп. Идемте скорее!
Спустя пять минут цыган Риго уже скакал к замку герцога. А тем временем по берегу Рейна замелькали огоньки. То был отблеск факелов, при свете которых лакеи разыскивали труп Лоры.
Никто не решился сесть в лодку, так как река бушевала, как разъяренное море, и буря, наверное, опрокинула бы всякую лодку, осмелившуюся выйти в такую погоду.
— Оставьте, — слабым голосом приказал наконец граф Батьяни. — Труп моей жены, по всей вероятности, покоится на дне реки. Лора была так прелестна, так хороша, что даже река не хочет с нею расстаться.
Вдруг перед Батьяни выросла высокая фигура графа Эбергарда фон Бергена, отца Лоры. Он прибежал без шляпы, седые волосы его развевались по ветру.
— Где моя дочь? — кричал он. — Где моя Лора?
— Она там, — глухо произнес Батьяни, указывая на бушующие волны.
— Она утопилась! — в отчаянии простонал старик. — И я… я один виновен в ее смерти, так как заставил ее выйти за вас замуж, граф Батьяни, хотя она ненавидела и презирала вас.
— У вас другого выхода и не было, милейший граф, — насмешливо прошептал венгр. — Впрочем, в этом деле оказался обманут только я.
Дрожа от ярости, граф подступил к нему.
— Вы обмануты? Вы, которому я дал в жены ангела чистоты и невинности?
— Ошибаетесь, — прошипел венгр, — ваша дочь не была невинна, как думали вы и все другие. Прежде чем броситься в реку, она созналась мне, что отдалась Лейхтвейсу. Бывшему гоф-фурьеру герцога, ныне приговоренному к тюремному заключению браконьеру и бродяге. Он был любовником Лоры — она сама заявила мне об этом.
Граф фон Берген отшатнулся. Лицо его перекосилось от злобы, и он замахнулся на графа.
— Лжец! — воскликнул он. — Ты похитил у меня мою дочь, а теперь ты еще пытаешься запятнать честь покойной. Подлец!
Но, не успев ударить венгра, он зашатался и с душераздирающим стоном упал на землю.
Сандор Батьяни нагнулся к нему.
— Его сразил удар, — с торжеством прошептал он. — Тем лучше. Наследство удвоится.
Отца Лоры перенесли в замок, он был при смерти. Наскоро вызванные врачи заявили, что он почти безнадежен.
— Для него было бы лучше умереть, — сказал лейб-медик герцога. — Если он и останется жить еще несколько лет, то это существование будет ему и всем окружающим только в тягость. Руки и ноги его парализованы, и, кроме того, он никогда не будет в состоянии произносить членораздельные звуки. Он лишился речи.
Глава 4
В ДОМЕ ПАЛАЧА
Далеко за Бибрихом пенистые волны Рейна несли маленькую лодку. Ее кидало из стороны в сторону, как ореховую скорлупу, и она ежеминутно подвергалась опасности разбиться о скалистые берега.
Дождь лил как из ведра; молнии, одна за другой, прорезывали ночной мрак. Не было видно ни одного судна, и только эта лодка, по воле волн и бури, неслась по реке, давно уже не повинуясь рулю. Но сидевшие в лодке или не сознавали всей опасности, или не боялись ее. Лора и Лейхтвейс, тесно прижавшись друг к другу и крепко обнявшись, сидели на скамейке, как будто никакая сила не могла их уже разлучить.
В любовном упоении, в восторженном сознании, что они отныне и навсегда принадлежат друг другу, они забыли все кругом: и бурю, и гром, и молнию.
— Ты ведь не раскаиваешься, моя дорогая Лора, — спрашивал Лейхтвейс, — что отказалась от общества, от богатства и титулов и пошла за мной, одиноким и бездомным беглецом, с которым тебе придется делить беспокойную жизнь, полную опасностей и приключений?
— Я жена твоя, — страстно проговорила Лора, — или, вернее, я хочу быть ею. А жена обязана делить со своим избранником горе и радости. Если эта ночь бури и ужасов была подобна нашей будущей жизни, то и тогда твоя Лора не стала бы унывать. Я буду счастлива, если ты только будешь любить меня и останешься верен мне.
— Я буду любить тебя больше, чем жизнь, и останусь верен тебе до гроба, — клялся Лейхтвейс.
— Клянусь и я тебе именем моей покойной матери, — в глубоком волнении произнесла Лора, — что разлучит меня с тобой лишь одна смерть. Ты и я — мы теперь вне закона и общества. Ты беглец, а я твоя жена. Если тебе не удастся иначе добывать пропитание, как только оставаясь разбойником и грабителем, то я буду женой разбойника, — и хочу быть презираема вместе с тобою.
— Да благословит тебя Господь за эти слова, моя Лора. Я опасаюсь, что другого исхода не окажется, как только вступить в борьбу с обществом, так несправедливо осудившим и оттолкнувшим меня.
Он хотел поцеловать ей руку, но она подставила ему свои губы.
— Еще не все потеряно, — сказала Лора. — Я взяла с собой все свои драгоценности, сегодня или завтра ты должен отправиться во Франкфурт и продать их там. На вырученные деньги мы уедем в Америку и будем там искать работу.
— Это в тысячу раз лучше! — воскликнул Лейхтвейс. — О, да ты у меня умная женщина… Сверкайте, молнии! Греми, гром! Несись, утлый челн! Я уверен теперь в себе, и никакие силы земные и небесные меня не одолеют, так как моя Лора со мной!
— Со мной! — повторило прибрежное эхо.
Вдруг Лора испуганно вскрикнула.
— Вон там! — вся дрожа, указывала она. — Взгляни туда, Гейнц. Бог разгневался на нас за твои дерзкие слова и показывает нам страшное зрелище. Там по волнам несется чей-то труп, и мне кажется, будто это я сама в своем подвенечном наряде…
Она в ужасе обняла своего спутника и прижала голову к его груди. У Лейхтвейса тоже холодная дрожь пробежала по телу.
Разъяренные волны реки действительно несли мимо лодки какую-то белую женскую фигуру. Она то скрывалась в глубине волн, то снова показывалась на их белых, пенистых гребнях.
При свете молнии Лейхтвейс увидел, что всякая помощь излишня: несчастная была мертва. С глухим стоном он закрыл лицо рукой, прижимая Лору ближе к себе. Неужели он бредил и видел наяву нечто такое, чего не могло быть на самом деле?
Утопленница, несшаяся по реке, раскинув руки, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл предсмертный ужас, была одета в богатый подвенечный наряд. Волны густых золотистых кудрей украшали ее голову. Обликом она удивительно походила на его дорогую возлюбленную.