— Но когда же — когда? — едва выговорил Зигрист.
— Завтра же ночью, мой друг. А до этого надо вооружиться терпением и заняться необходимыми приготовлениями.
— Завтра ночью? — простонал Зигрист и в отчаянии схватил себя за голову. — А до тех пор жена моя останется во власти Лютого Волка? О Боже! Этот изверг отнимет у меня радость и счастье, а вместе с этим отнимет у меня и жизнь.
— Лора защитит Елизавету, — ответил Лейхтвейс, — я твердо надеюсь, что до завтрашней ночи не произойдет ничего, что сделало бы тебя несчастным, Зигрист. А завтра ночью мы нагрянем на стан апачей и докажем им, что германец не позволяет безнаказанно похищать у себя жену. Возможно, что эта смелая попытка будет стоить нам жизни, но — клянусь Богом и честью — это будет благородная смерть. За мной же, Зигрист, за мной, Бруно, Рорбек, Бенсберг, Резике — нет, не плачь, Барберини, не вини себя в том, что произошло — ты не знал коварства дикаря, — соберитесь все вокруг меня, друзья, и произнесите за мною клич, чтобы он разнесся от дымящихся развалин Лораберга вплоть до самых гор Невады: Долой клятвопреступников — апачей! Свободу Лоре и Елизавете!
Разбойники, переполненные боевою отвагой, бросились к ружьям, схватили их и, размахивая ими над головами, устремив глаза к усеянному звездами небу, громко повторили клятву своего вождя:
— Долой клятвопреступников — апачей! Свободу Лоре и Елизавете!
Глава 137
В СТАНЕ АПАЧЕЙ
После двух часов быстрой рыси индейцы со своими прекрасными пленницами достигли родного стана. Место для него было выбрано поистине необыкновенно удачно. Стан, как было уже сказано, лежал на дне глубокой котловины. С двух сторон эту котловину окружали высокие, почти неприступные горные хребты. С третьей стороны протекала бурная Гила, через пенистые потоки которой трудно было перебраться вброд, а с четвертой, где находился единственный более или менее широкий проход, день и ночь на сторожевых постах стояли бдительные караульные апачей. Таким образом, индейцы могли считать себя совершенно защищенными от нечаяного нападения врага. Перебраться через скалы было невозможно. Река Гила была другой естественной защитой. А в караул выставлялись самые опытные и бесстрашные воины, которых ничто не могло смутить и у которых оружие было всегда наготове.
Но теперь на месте караульных собрались все оставшиеся в стане: женщины и дети поджидали возвращавшихся воинов. Вот вдали показались облака пыли; вся толпа краснокожих с дикими криками радости бросилась навстречу приближавшимся апачам. Этот неистовый вой был до такой степени страшен, что Лора и Елизавета задрожали: они никогда не думали, что человек способен производить такие звуки. Краснокожие жены окружили своих облитых кровью мужей, любуясь висящими на их поясах свежими кровавыми скальпами. Апачи с гордостью показывали им эти трофеи. Чем больше скальпов — тем больше чести. А чести было много. Жены Лютого Волка — а у него было их целых двадцать — тоже вышли навстречу своему славному мужу. С пением и пляской окружили они его, восхваляя его, как величайшего героя апачей, который победоносно повел своих индейцев против ненавистных бледнолицых и зарезал их целые сотни.
Среди этих краснокожих жен находилась одна, которой нельзя было отказать в известной красоте. Стройная, как ель, она была прекрасно сложена и мягкою гибкостью своего стана бесспорно могла бы восхитить даже глаз европейца. И взор ее не носил того выражения тупости и низменной страсти, которое так отталкивало в лицах остальных индейских женщин; в глазах ее, напротив, светился ум и некоторая мягкость. Все движения ее были исполнены грации и какого-то благородного спокойствия, столь несвойственного краснокожим дикаркам.
Лютый Волк только ей одной протянул с коня руку, только ей одной сказал слова привета:
— Лютый Волк счастлив, что Красная Гвоздика пришла его встречать; ведь Красная Гвоздика никогда еще не удостаивала его этой чести, никогда не показывала ему, что считает его величайшим воином своего племени. Но зато и привез же я Красной Гвоздике подарок, такой подарок, какой никогда еще не привозили ни одной индейской женщине. Смотри, вот эта бледнолицая отныне украсит мой вигвам, она будет служить и Красной Гвоздике и мне. Посмотри на нее — разве она не похожа на чудную белую лилию? Красная Гвоздика и Белая Лилия — обе прекрасны, но как различна их красота.
С этими словами индеец соскочил с коня и снял Елизавету, полумертвую от страха и волнения.
— Великий Дух, кажется, отвратил от меня сердце моего вождя, — проговорила Красная Гвоздика и остановила на Елизавете полный ненависти взгляд. — Лютый Волк привез себе белую жену, зачем это? Разве в его вигваме нет цветов, разве не ждут его там все радости любви, разве там нет красавицы, какой второй на свете не сыскать? Не надо мне этой белой рабыни, не хочу я ее видеть — я ненавижу ее.
— А, Красная Гвоздика ревнует, — со смехом отозвался Лютый Волк. — Я очень рад: это хороший знак. Недаром говорит Великий Дух: «Где нет ревности, там нет и любви». Однако моя белая жена, чудесная Лилия, кажется, устала от долгой поездки, надо дать ей отдохнуть. Эй, знахарь, сюда!
Раскрашенный спутник Лоры, все время, впрочем, хранивший почти полное молчание, низко поклонился и подошел к вождю.
— Что приказывает Лютый Волк? — с подлым раболепием спросил он. — Чем знахарь может быть ему полезен?
— Знахарь! — воскликнул индеец. — Ты к войне не годен, так будь же стражем женщин; тебе поручаю беречь их от всякой обиды, но, с другой стороны, если б они убежали, так за это поплатишься ты. Впрочем, последнее едва ли возможно, — с самодовольной улыбкой прибавил Лютый Волк, обводя глазами крутые склоны гор. Кто раз попал в мой стан, тому, без моего согласия, отсюда уже не уйти. Похлопочи о том, знахарь, — продолжал он, — чтобы Лилии и ее бледнолицей сестре дали бы подкрепиться питьем и едой, чтобы им приготовили мягкую постель и, если хочешь заслужить мою собственную благодарность — то дай Белой Лилии напиток любви, одно из твоих таинственных зелий, чтобы ее сердце забыло того бедного мужа и стало бы гореть для меня. Дай ей напиток, чтобы кровь закипела у нее в жилах; завтра, когда солнце склонится к западу, я хочу призвать ее к себе в вигвам, пусть тогда красота ее даст мне предчувствие того блаженства, которое я буду испытывать в вечных долинах Великого Духа.
Так как Лютый Волк со знахарем говорил почему-то по-английски, то Елизавета и Лора поняли весь их разговор; при последних словах вождя они грустно переглянулись и краска стыда залила их побледневшие лица.
— Ты останешься мною доволен, великий вождь, — сказал знахарь все с той же вкрадчивой лестью, которою он окружал Лютого Волка с самого же первого дня, — завтра, когда спрячется солнце, я сам приведу эту женщину к тебе в вигвам. Но дозволь мне сказать тебе еще одно слово и сказать его с глазу на глаз.
Вождь кивнул головой в знак согласия и отошел со знахарем в сторону.
Когда они удалились настолько, что никто из других уже не мог расслышать их разговора, знахарь сказал:
— Ты хочешь, чтобы я напоил Белую Лилию зельем, от которого ее сердце запылало бы любовью к тебе. Я могу это сделать, великий вождь, я обладаю чарами, которые доставят тебе неиспытанное доселе блаженство. Завтра же, когда она выйдет к тебе, она уже не будет знать, что когда-либо любила другого; она будет гореть страстью к тебе, будет жаждать твоих объятий.
— Да осенит тебя Великий Дух, — воскликнул Лютый Волк, — и даст тебе вещую силу, чтобы ты мог сдержать свое слово!
— Все будет зависеть от тебя самого, — возразил знахарь, — от тебя будет зависеть, подействует ли мое зелье или нет. Знай же. Лютый Волк, такой напиток любви может дать только тот, кто сам горит страстью удовлетворенной. Ни один знахарь, не знающий любви, не может приготовить волшебного напитка.
Итак, вот в чем моя просьба: отдай мне ту другую женщину, которую мы привезли из Лораберга, — отдай мне сестру Белой Лилии, которую я хочу назвать Белокурой Розой.
— Отдать тебе жену вождя Лейхтвейса? — проговорил Лютый Волк, и взор его омрачился. — Нет, это невозможно, знахарь, я не могу исполнить твоей просьбы.