— За этой дверью находится ваш сын, — со строгой торжественностью проговорил он, — соберитесь с силами, мужайтесь. Не предавайтесь горю, утешайте себя мыслью, что вы достигли цели. Теперь две вещи уже не уйдут от вас: любовь вашего сына и мщение вашему заклятому врагу. — С этими словами слепой открыл двери. Лора бросилась в комнату. Невыразимый крик вырвался из ее груди. Это был крик радости, горя, счастья, ужаса и страдания. Лейхтвейс шел за женой. Отец и мать остановились перед грубой постелью, на которой лежал их сын. Они смотрели и не могли наглядеться на милого кудрявого мальчика, мирно спавшего перед ними. Слезы, одна за другой, капали из их глаз и скоро перешли в рыдания. Их дрожащие губы все повторяли только одно слово:
— Мое дитя… мое дитя… мое бедное дитя!
Слепой удалился в глубину комнаты. Он стоял, закрыв лицо исхудалыми руками, чтобы никто не видел, что в нем происходило.
— Как он красив! — тихо шептала Лора мужу. — Не правда ли, Гейнц, он ведь очень красив? Таким он являлся мне во сне. Именно таким я представляла его себе в долгие часы, когда я потихоньку от всех безутешно плакала о нем. Как он похож на тебя, Гейнц. Совершенно твой портрет.
— Нет, мне кажется, — ответил Лейхтвейс глубоко взволнованным голосом, — я вижу на его лице скорей твои благородные черты, Лора. Смотри, у него твои тонкие и нежно очерченные губы, твои длинные, шелковистые ресницы. А тут на шее, видишь, такое же родимое пятнышко, как у тебя? Он сам был бы явным доказательством того, что он наш подлинный ребенок если бы такое доказательство понадобилось.
— А рана на его щеке? — воскликнула Лора, прижимая руки к сильно бьющемуся сердцу. — Смотри, края этой раны окаймлены запекшейся кровью. Это жестокий Батьяни так бил его.
— Он сам отведает плети, которой так беспощадно избивал нашего мальчика, — мрачно заметил Лейхтвейс.
— Какие у ребенка худые щечки, — продолжала жаловаться Лора, — изверг его морил голодом.
— Он также попробует голода…
— И в каком рубище он держал нашего ребенка, в каких грязных, отвратительных лохмотьях.
— Он также забудет свои роскошные наряды, как только попадет в мои руки.
Лейхтвейс произносил эти ответы на замечания жены мрачным, решительным голосом, а слепой поддакивал ему, кивая головой.
— Не разбудить ли мне мальчика? — спросила Лора. — О, я почти не смею этого сделать… Он может испугаться, увидев нас вдруг у своей постели… а потом, знаешь?.. я очень боюсь… вдруг он нас не полюбит? Может быть, его уже научили ненавидеть и презирать нас? Может быть, его юная душа уже отравлена, ему, может быть, сказали…
— Вы ошибаетесь, — перебил ее слепой, — ваш сын жаждет увидеть своих родителей. Я часто слышал, как он молился, как он просил Бога за своих родителей, как он умолял Его позволить ему хоть раз увидеть их.
— Он это говорил?.. Он так молился? — спрашивала Лора, заливаясь слезами. — О ты, мой ангелочек… мое дорогое, ненаглядное дитятко… душа моя… Проснись!..
Не владея больше собой, молодая женщина опустилась на пол рядом с постелью. Она протянула руки, обняла и нежно прижала к себе исхудалое тельце.
— Проснись… проснись, дитя мое… проснись для новой, счастливой жизни…
Мальчик вздохнул, потянулся, но, казалось, был не в силах проснуться. Однако какой-то светлый луч промелькнул по бледному личику, губы улыбнулись, было очевидно, что маленький Антон видел приятный сон.
— Ты ли это, мама? — заговорил он, все еще не открывая глаз. — Пришла ли ты, наконец? Я знаю, это ведь только сон, но такой чудесный, такой прекрасный сон. И ты, папа… Какой ты большой, красивый, какой молодец. Не правда ли, ты не потерпишь, чтобы злой человек мучил твоего сына? Ты накажешь его? Милые, дорогие родители, если бы вы знали, как я тоскую по вас! Как часто я проливаю горькие слезы из-за того, что не могу быть при вас. Не покидайте меня больше, останьтесь навсегда со мной.
— Да, навсегда, навсегда, мое дорогое дитя! — громко рыдала Лора. — Мы никогда больше не разлучимся с тобой! Скорей солнце упадет на землю, горы оторвутся от земли и поднимутся к небу, прежде чем мы покинем тебя! Проснись, Антон, проснись, мой сын! Открой глазки, оглянись кругом, убедись, что это не сон, что твои родители действительно при тебе и своей грудью готовы защитить тебя!
При этих словах мальчик вскочил с громким криком. Он протер глаза, смахнул со лба влажные от пота волосы и сперва взглянул на Лору.
— Мамочка, — возликовал он, — мамочка!
Он протянул руки, повис на шее златокудрой красавицы, прижал губы к ее устам, и в горячем поцелуе смешались слезы матери и сына. Лора подняла сына с жалкого ложа и протянула его мужу с выражением несказанного счастья, придавшего невыразимую прелесть ее и без того чудному лицу. С материнской гордостью она сказала мужу, передавая ему мальчика:
— Вот твой сын, возьми его, Лейхтвейс. Двенадцать лет ждали мы этого счастливого часа, и вот он наступил. Теперь я убедилась: никогда не поздно быть счастливым. Благо тому, кто хоть раз в жизни испытает настоящее, истинное счастье!
Лейхтвейс с криком дикого восторга прижал к себе ребенка. Он целовал его, гладил рукой его кудрявые волосы, качал на руках его, двенадцатилетнего мальчика, как грудного младенца. Недоставало, чтобы Лейхтвейс пустился танцевать, так он был счастлив, так дурачился. Он просто не мог опомниться от радости. Первый раз в жизни он потерял власть над собой. Мальчик переходил попеременно из рук Лейхтвейса к Лоре и обратно. То они целовали ребенка, то целовались друг с другом. Мальчик беспрерывно прижимался к родителям и не мог наглядеться на красоту матери и на богатырскую фигуру отца.
— Злой человек, который запер меня в этой башне, — обратился вдруг мальчик к Лейхтвейсу, — сказал мне, что ты разбойник, всеми людьми презираемый и изгоняемый.
Лейхтвейс вздрогнул.
— Ну, если все разбойники похожи на тебя, — с восторгом продолжал мальчик, взяв руку отца и блестящими глазами оглядывая его, — если все разбойники таковы, как ты… то знаешь, отец… я хотел бы также сделаться разбойником.
— Сохрани Бог! — воскликнула Лора и положила обе руки на головку ребенка, как бы благословляя и защищая его.
— Нет, мой сын, — торжественно продолжала она, приложив губы к чистому, непорочному лбу мальчика, — ты будешь не разбойником, а свободным гражданином прекрасной, свободной Америки. Пока мы живы, ты должен действовать с нами заодно, когда мы умрем, ты должен идти по тому же пути.
При этих словах все трое счастливцев обнялись; сердца их громко бились, переполненные радостью, надеждой и счастьем.
— Любовь вошла в свои права — произнес громкий голос, от звука которого все трое отскочили друг от друга. — Теперь, мне кажется, нужно дать место ненависти.
Эти слова были торжественно произнесены слепым Риго.
— Ах! — воскликнула Лора. — В эту минуту я готова простить всех, даже моего смертельного врага.
— Ни слова о прощении! — закричал Лейхтвейс. — Если ты не хочешь сорвать голову змее, то не удивляйся, что она снова ужалит тебя. Нет, я не уйду отсюда, пока не сведу счетов с Батьяни. Я в этом поклялся и себе и вот этому слепцу, благодаря которому мы так легко проникли к нашему сыну.
— Ну, так обсудим же, каким образом наказать Батьяни, — проговорил Риго. — Сделать это будет не так легко, как вы думаете. Он приходит в этот старый замок вооруженный с ног до головы. Нередко его сопровождает целая компания таких же кутил, являющихся сюда полюбоваться на истязания ребенка.
— Хотя бы их была целая сотня, а я не имел бы даже ножа в руке, я все-таки не отступлю. Я вырву Батьяни из их среды и убью его, — горячо произнес Лейхтвейс.
— Тем лучше, — заметил Риго, задумчиво поглаживая седую бороду, — все же следует приступать к делу с большой осторожностью. Теперь уйдем из этой комнаты. Я сведу вас в свое жилище, там вы найдете и пищу, и питье в изобилии. Священник из Доцгейма снабжает меня богатой провизией. Его начальство в Риме отдало ему приказание, чтобы я ни в чем не нуждался. Это, вероятно, устроил тот англичанин, который раз останавливался в этой башне. Я с ним вместе вывел тогда из тюрьмы неблагодарного Батьяни.
Лейхтвейс, Лора и мальчик, не отпускавший рук родителей, вышли из башни. Они спустились за слепцом в подземелье Кровавого замка, где Батьяни еще никогда не бывал. Его страшило присутствие духов, которые, согласно преданию, обитали там. Слепой Риго довольно уютно устроился в подземелье. Он угостил своих гостей отличным старым вином, холодной курицей и дал им по кусочку сочного жаркого из дичи. В особенности Антон, так долго голодавший, имел основание быть довольным ужином. После еды Лора с мальчиком легли спать. Но Лейхтвейс со слепцом просидели всю ночь друг против друга, шепотом уславливаясь относительно мести Батьяни. Они составили план, который должен был привести их к давно желанной цели, цели всей их жизни. Наступал момент, когда Батьяни, этот дьявол в человеческом образе, должен понести заслуженную им кару.