Занявшему лестницу старику майору оставалось только приказать выломать входную дверь и взять приступом устроенную разбойниками баррикаду. Но это было не так-то легко; разбойники наскоро продолбили несколько дыр в двери, и как только солдаты приближались к ней, раздавались одиночные выстрелы, убивавшие смельчаков.
Майор нахмурился и окинул взором свой отряд. Пятьдесят человек явились с поручиком Ремусом, сотню других привел он сам. Однако теперь из них осталось всего восемьдесят солдат: из остальных семидесяти — двадцать четыре были убиты, остальные ранены более или менее тяжело. Вернуться в Висбаден с пустыми руками было невозможно, следовало во что бы то ни стало захватить Лейхтвейса и его шайку, иначе майор навлечет на себя гнев герцога и насмешки сослуживцев. Его станут упрекать, что он не сумел справиться с горстью разбойников, и каждый поручик станет хвастаться, что покончил бы с этим делом гораздо успешнее.
Старик майор волей-неволей должен был сознаться, что ему еще ни разу не приходилось сражаться с таким отважным противником, как Лейхтвейс; он не мог отказать ему в смелости, хотя от всей души стремился погубить его. Он долго думал, что предпринять, и в конце концов решился взять дом приступом. Выстроив солдат, он стал во главе их, дал сигнал, и все бросились на дверь. Разбойники почему-то не встретили их выстрелами; по-видимому, у них тоже иссяк запас пуль и пороха. Сорок прикладов сразу ударили в дверь, и она разлетелась. Так как разбойникам нечем было стрелять, взятие баррикады не составляло уже большого труда.
Враги столкнулись грудь с грудью. Разбойники тесно сплотились в живую стену; когда рухнула дверь, они еще раз поклялись, что не оставят друг друга. Лора в кухне ухаживала за Елизаветой, раненной в плечо, хотя и не опасно, но все же серьезно, и за Бруно, который был тяжело ранен штыком в живот.
Натиск солдат на разбойников был ужасен, и последние поддались бы ему, если бы не решили отважно бороться за свою жизнь. Они бились прикладами и поразили много врагов. Разломав в щепки ружье, Лейхтвейс выхватил свою огромную саблю и косил ею направо и налево. Другие разбойники последовали его примеру и если бы не имели дело с подавляющим большинством, то вышли бы победителями.
Но что могли сделать пять человек против восьмидесяти, которые снова и снова шли на приступ? Исход борьбы не оставлял сомнений. Лейхтвейс был ранен ударом сабли в лоб, к счастью, не тяжело, штыком в левую ногу и прикладом в правое плечо. Рорбек получил штыковую рану в левую щеку, Зигрист давно уже был контужен пулей в голову. Отто еле дышал от сильного удара прикладом в грудь, а Бенсберг, раненный штыком в левую руку и саблей в лицо, у подбородка, едва стоял на ногах. Однако разбойники все еще отражали нападение.
С минуты на минуту сопротивление их слабело, и окончательное поражение было уже близко. Первым упал Отто, лишившись сознания от удара прикладом в грудь. Спустя несколько минут упал Рорбек, старик не выдержал. Вслед за ним ударом штыка был сражен Бенсберг.
— Мы погибли, Зигрист! — крикнул Лейхтвейс. — Но живого они меня не возьмут. Вонзи свою саблю мне в спину.
— Не требуй этого от меня, — ответил Зигрист, не переставая отбиваться, — вспомни о жене. Для нее ты должен жить.
— Для Лоры! — громовым голосом воскликнул Лейхтвейс и снова ощутил прилив свежих сил.
Подобно разъяренному вепрю, он бросился на нападающих, расчищая путь своей саблей. Солдаты в ужасе расступились.
Вдруг на стене веранды появился какой-то человек, одетый не в солдатскую форму, а в платье чиновника. Это был судебный следователь Преториус. Он выхватил из-под плаща пистолет, перепрыгнул через стену и остановился на расстоянии трех шагов от Лейхтвейса, который не сразу увидел своего нового противника. Он бросился на начальника отряда, старика майора, и прежде чем тот успел отразить нападение, размозжил ему череп, так что несчастный мертвый скатился с лестницы.
Но в то же мгновение раздался выстрел. Лейхтвейс хрипло вскрикнул и уронил саблю. Собрав последние силы, он повернулся к Зигристу и простонал:
— Я ранен!
— Милый! Дорогой! Что с тобой?
Так вскрикнула Лора, обнимая мужа.
— Лора! Ненаглядная моя! Прощай — я умираю. Прощай!
Напрягая все свои силы, движимая ужасным отчаянием, Лора потащила мужа внутрь дома, в кухню.
Участь разбойников, по-видимому, была решена. Солдаты сразу заметили, что упал сам Лейхтвейс, сраженный пулей Преториуса. Разъяренные упорной борьбой, потребовавшей столько крови, они бросились на веранду. Еще минута — и Лейхтвейс со своими друзьями должны были оказаться во власти неприятеля.
Вдруг со стороны шоссе послышался глухой шум и топот, точно из леса мчался табун лошадей. Послышался лязг стали, треск и стук палок и распеваемая сотнями голосов песня, которую в те времена можно было слышать во всех селах и деревнях, так называемая «песня Лейхтвейса». Песня эта повергла в ужас озадаченных солдат. В ней говорилось о нужде и бедствии народа, об угнетении и рабстве его, о своеволии и разнузданности богачей, о том, что Господь послал на богачей кару в лице разбойника Лейхтвейса, которого за это народ должен уважать и любить.
Распевая эту песню, около сотни бедно одетых людей, предусмотрительно вымазавших себе лица сажей, мчались на солдат. Эти люди были вооружены весьма странно. Они размахивали цепами, косами, палками, дубинами, старыми охотничьими ружьями, ножами и заржавленными саблями. Откуда взялись эти люди? Что заставило их вмешаться в бой солдат с разбойниками? Это были те люди, которые любили Лейхтвейса, которые не считали его бичом для себя, которым Лейхтвейс не раз уже оказывал помощь.
Люди, размахивавшие своим странным оружием, были окрестные бедняки и нищие, которых Лейхтвейс никогда не обижал. Шум сражения донесся ветром до Доцгейма; с быстротой молнии разнеслась весть, что между разбойниками и солдатами происходит бой. Бедняки села Доцгейм отлично знали, за кого им следует вступиться. Нечего и говорить, что более состоятельные крестьяне, владевшие известным имуществом, только того и желали, чтобы Лейхтвейс был пойман, и с удовольствием отправились бы в Висбаден поглядеть на казнь разбойников, но бедняки и нищие немедленно собрались вблизи кладбища на совет и в течение нескольких минут приняли решение идти на выручку Лейхтвейсу. Они сразу сообразили, что разбойники сражаются с неприятелем, значительно превосходящим их силой и что Лейхтвейс находится в очень серьезной опасности.
Сказано — сделано. Бедняки Доцгейма вернулись домой, вымазали лица сажей, чтобы нельзя было их опознать, и вооружились чем попало. Матери предостерегали своих сыновей, жены не хотели отпускать мужей, опасаясь, что дело кончится плохо и что те, кто пойдет выручать Лейхтвейса, сами попадут в плен.
Если бы это случилось, то героям Доцгейма пришлось бы очень плохо. Как с сообщниками разбойника, с ними не поцеремонились бы, и если не казнили бы всех, то, во всяком случае, надолго упрятали бы в тюрьму.
К чести доцгеймских женщин следует признать, что многие из них даже еще подзадоривали мужей и сыновей помочь Лейхтвейсу, так как именно среди женщин отважный разбойник имел поклонниц, восхищавшихся его отвагой и героизмом. В окрестные села были разосланы гонцы, чтобы созвать единомышленников, причем решено было встретиться вблизи Доцгейма, по дороге в Бибрих, у огромного дуба.
И вот бойцы из Доцгейма отправились в лес. Чем ближе они подходили к дому рыжего Иоста, тем яснее слышались выстрелы, и крестьяне ускоряли шаги. У условленного места доцгеймские крестьяне застали товарищей из Бибриха, а когда к ним присоединились еще люди то других окрестных деревень, весь отряд двинулся вперед. Крестьяне уже не шли, а бежали, так как увидели зарево. Им казалось, что горит дом рыжего Иоста. На самом деле горела беседка, подожженная солдатами с целью отрезать разбойникам отступление и осветить темный сад, где нельзя было отличить своих от врагов.
В самую последнюю минуту, когда уже пал Лейхтвейс, сраженный пулей, и был с трудом перенесен в дом, когда, в сущности, один только Зигрист остался годным к бою, когда уж не было сомнения в исходе сражения и солдаты шли на приступ, собираясь взять в плен всех раненых разбойников, — в эту минуту явились избавители и, распевая свою песню, яростно бросились на солдат. Последние очутились в весьма неприятном положении, тем более, что майор, их начальник, был убит, а поручик Ремус, тяжело раненный, лежал на опушке леса под охраной двух солдат.