— И имело это успех?
— Самый блестящий, — ответил смелый англичанин. — То, что может не заметить один человек, то не укроется от глаз двенадцати.
— Благодарю вас. Добрыми советами не следует пренебрегать. Я созову двенадцать бюргеров и предоставлю им решить это дело. Вы говорите — эти люди должны дать присягу, что обязываются быть справедливыми и беспристрастными? Это великая мысль. Клятва двенадцати честных людей обеспечивает справедливость. Пруссия должна воспользоваться этим учреждением… и я его назову… назову судом присяжных.
Вскоре, к великому удивлению берлинцев, был созван суд, в котором заседали не ученые юристы, а простой народ. Первые двенадцать присяжных заседателей Пруссии были выборные из ремесленников, купцов, врачей и художников. В большом зале уголовного суда состоялось первое заседание с участием присяжных. Сам король присутствовал на этом заседании с начала до конца. Чтобы не произвести какого-либо давления на присяжных, Фридрих поместился в нише, задернутой плотной портьерой, так что никто не подозревал о его присутствии.
Печальная судьба молодого офицера всецело зависела от судебных прений. Подсудимый не отрицал, что действительно был на выставке в утро ее открытия; остановился в зале, где помещалась злополучная ваза, и внимательно рассматривал это художественное произведение. Что же касается отвратительной надписи, то он клялся, что даже не заметил ее… Боже! Могло ли ему прийти в голову так тяжко оскорбить своего обожаемого монарха, своего второго отца, благодетеля, в руках которого заключалось все его будущее счастье?
— Это ваш ножик? — спросил его старшина присяжных.
Молодой офицер, осмотрев предъявленный ножик, побледнел.
— Да, мой, я не могу отрицать этого. Вероятно, он выпал из кармана, когда я вынимал носовой платок. Я ничего другого не могу предположить. Всемогущий Боже, неужели Ты хочешь окончательно погубить меня, выставляя против меня такие тяжкие улики…
И юноша в глубоком отчаянии закрыл лицо руками. Молодая графиня, сидевшая в одной из лож и с замиранием сердца следившая за ходом процесса, рыдая, прижалась к матери. Дюфур, приглашенный в качестве главного свидетеля, иронически посмеивался, воображая, что дело его уже выиграно. Но англичанин, по совету которого король созвал суд присяжных и который принял на себя защиту подсудимого, вошел в пререкания с французом.
— Каким образом очутился у вас этот ножик? — спросил он.
Дюфур уверял, что нашел его.
— А почему вы тотчас же не возвратили его по принадлежности? Мне кажется, долг каждого порядочного человека, нашедшего чужую вещь, обязывает его немедленно объявить о ней или возвратить тому, кому она принадлежит, если ему это лицо известно.
— Я, конечно, поступил бы так, если б знал, что ножик принадлежит этому офицеру.
— Вы внимательно рассмотрели ножик?
— Очень внимательно.
— И не заметили, что на нем вырезана фамилия подсудимого?
— Не… заметил… — пробормотал Дюфур смущенно.
— Я попрошу позволения, — обратился защитник к председателю суда, — предложить обвиняемому написать на клочке бумаги слова: «Frederik ie grand tiran». Мне важно убедиться, сходен ли почерк подсудимого с надписью на вазе.
Это было исполнено. Офицер написал слова, так оскорбившие короля, однако эксперты признали, что почерк подсудимого существенно отличается от почерка, которым сделана надпись.
— Теперь я попрошу господина Дюфура быть настолько любезным и написать эту же самую фразу, — предложил англичанин.
Француз отказался, дерзко объявив, что он не подсудимый. Но председатель настойчиво потребовал этого, и Дюфур волей-неволей принужден был подчиниться. К удивлению присутствующих, эксперты на этот раз, не колеблясь, признали надпись на вазе совершено сходной с почерком француза.
— Это далеко еще не все, — заговорил торжествующий англичанин, поглядывая на позеленевшего от злости Дюфура, — я докажу, что только специалист, хорошо знакомый с фарфоровым производством, мог вырезать надпись на вазе, так как неопытная рука, несомненно, повредила бы хрупкий материал, из которого она сделана. И этот специалист не подсудимый, а Дюфур. Я утверждаю, что надпись на вазе сделана им. Мотив его поступка совершенно ясен: неудачное сватовство. Вероятно, каким-нибудь путем ему стало известно, что король собирается соединить влюбленную пару, и вот, чтобы расстроить эту свадьбу, француз прибегнул к такому нечестному приему.
Подобного оборота дела Дюфур никак не ожидал. Он едва владел собой. Не будь даже против него стольких доказательств, его внешность достаточно ясно говорила о его виновности. Доведенный до отчаяния, он признался, что сам сделал надпись на вазе перочинным ножом, который нашел рядом, чтобы расстроить брак офицера с молодой графиней.
— Каналья! — громко раздалось в одной из лож, и в ту же минуту портьера отдернулась.
Взбешенный король предстал перед всеми. Дюфур с воплем бросился на колени. Фридрих, выйдя из ложи и даже не взглянув на него, подошел к подсудимому и пожал ему руку, а затем выразил свою благодарность суду и присяжным за честно исполненную ими обязанность, прибавив, что с этих пор все обвиняемые в Пруссии будут судиться только судом присяжных. Молодого офицера король сам подвел к покрасневшей, как зарево, графине, соединил их руки, назвав их женихом и невестой. Обернувшись, он резким голосом произнес:
— Преступника сослать на десять лет в Шпандау в каторжные работы. Уберите этого каналью прочь!
Судебные приставы схватили воющего и визжащего Дюфура и потащили вон из зала.
Так закончилось первое заседание суда присяжных в Пруссии. И теперь, когда где-нибудь в Германии собираются выборные судить своих соотечественников, над ними витает тень Великого Фридриха, простирая над их головами руки, с благословением на справедливый суд. Но в то время, о котором идет наш рассказ, благодетельное учреждение Фридриха Великого еще не было введено в других частях Германии, и когда в Пруссии пытки были уже отменены, в герцогстве Нассауском они процветали. Советник уголовной палаты Преториус, которому герцог поручил следствие над исчезновением Иоста Эндерлина, особенно любил этим способом вымогать признание у подсудимых. Беда, если у Преториуса возникало против кого-нибудь подозрение: он не успокаивался до тех пор, пока не добивался подтверждения своих подозрений и не заключал сознавшегося под пыткой в тюрьму или не возводил на эшафот. Преториус был человек ума острого и проницательного и в теперешнее время, может быть, оказался бы прекрасным и справедливым судьей, но, как сын своего времени, он держался тех же воззрений, как и все ученые юристы XVIII столетия.
Рыжий Иост исчез, и советник Преториус должен был во что бы то ни стало узнать, куда он девался. Это была нелегкая задача, потому что Иост пользовался всеобщей ненавистью. Как же узнать, кто именно выместил на нем свою злобу? Прежде всего Преториус отправился в дом Иоста и допросил Ганнеле. Произвела ли на него хорошее впечатление внешность Ганнеле или ответы, данные ему молодой вдовою, показавшиеся вполне искренними, — но Преториус не мог ни в чем заподозрить ее. И в сущности, зачем ей было убивать своего мужа, окружившего ее довольством и богатством? Замуж за него она вышла по доброй воле, никто ее к этому не принуждал. Было бы безумием предположить, чтобы она захотела отделаться от человека, который так хорошо устроил ее жизнь.
В последний раз его видели вечером, отправлявшимся на охоту. В лесу, на размякшей от дождя земле, ясно виднелись следы его ног. Герцогские охотники проследили их до самого Рейна. Очевидно, на этом пути совершилось преступление. Схватили ли рыжего Иоста на берегу реки и утопили, или он не успел дойти до нее и во время грозы был убит в лесу? Вот те вопросы, которые, по мнению Преториуса, следовало выяснить прежде всего. Он, на всякий случай, приказал еще раз произвести самый тщательный осмотр леса, для чего назначил сорок герцогских загонщиков; ни одно дерево, ни один куст, ни один овраг не были пропущены. Наконец, после долгих поисков, один из загонщиков принес пестрый лоскуток, зацепившийся за куст. Этот лоскуток, по-видимому, был оторван от передника, какие обыкновенно носят бедные женщины. Преториус оставил у себя эту находку, строго-настрого запретив загонщику кому-либо говорить о ней. Затем он командировал своих агентов в Доцгейм разузнать, нет ли там у какой-нибудь женщины передника с оборванным подолом. И что же? Один из посланных вскоре донес, что видел у одной бедной хижины в деревне между сушившимся бельем передник с вырванным куском, ткань которого совершенно тождественна найденному в лесу лоскутку. Хозяйка хижины оказалась бедной прачкой. Когда ее привезли в Висбаден и подвергли допросу, она объяснила, что передник этот она услуги ради выстирала для вдовы Больт, прозванной «безрукой».