Я остановилась на мгновение, а Баркер прикрыл глаза руками и с глубоким вздохом произнес:
— О, Боже мой, что мне еще придется услышать, что пережить?
— Вы услышите правду, Баркер, — продолжала я, глубоко растроганная, — лучше страдать некоторое время от суровой правды, чем жить под уничтожающим гнетом лжи и лицемерия, быть может, созданных одним-единственным мгновением. Я люблю вас, Баркер, я и сейчас люблю вас, но это лишь чувство сестры или верной подруги. Мое сердце не чувствует к вам ту страсть, которая заставляет трепетать сердце женщины при имени возлюбленного. Когда я слышала, что Галлони хочет сражаться с вами не на жизнь, а на смерть, я очень боялась за вас, но все же я спокойно оставалась в этой комнате в то время, как вы там сражались со злобным коварным противником. Разве вы думаете, Баркер, что я могла бы так поступить, если бы я любила вас страстью женщины, которая хочет принадлежать вам? О нет, Баркер! Если бы я любила вас — я бы покинула дом, я бы бросилась между вами и Галлони и скорее подставила бы свою грудь шпаге, чем допустила бы, чтобы сталь коснулась вашей груди. Поэтому я горячо прошу вас, Баркер, верните мне мое слово, которое я дала вам в дни моей юношеской неопытности, и не уходите от меня с враждою, останьтесь моим другом.
Я замолкла, но, признаюсь, я не решалась взглянуть на несчастного. Я слышала, как волновалась его грудь, как тяжелый стон вырвался из нее. И, наконец, я расслышала его слова, которые навсегда останутся в моей памяти.
— Прощайте, Аделина, пусть Бог простит вам тот удар, который вы нанесли мне сейчас. Но все-таки я не могу согласиться с вами, что два года тому назад вы поступили как неопытная, безрассудная девушка. Никто не уговаривал вас, никто не заставлял вас выслушивать мои клятвы любви. Разве поцелуи мои не горели на ваших устах, и разве вы отталкивали мои объятия? О, нет, вы отвечали нежностью на мои ласки, вы называли меня ласковыми именами, вы доверчиво прижимались ко мне. Я скажу вам, Аделина, что вас заставило отказаться от моей руки и пойти своей дорогой. Прежде, когда вы были нашей хозяюшкой, там, в Париже, тогда вы знали только жизнь до порога нашего дома. Вы тогда считали наивысшим счастьем принадлежать мужчине и стать его верной женой. Но эти два года, за которые вы объездили с этим негодяем Галлони всю Европу, ваши глаза раскрылись и вы поняли, что существует еще другой мир, кроме тихого счастья — семенного очага. Вы узнали блеск и роскошь богатства, вы испытали восторг толпы — он до сих пор еще звучит в ваших ушах, хотя вы, может быть, и не сознаете этого. Я повторяю вам, Аделина, тщеславие, желание быть окруженной поклонниками, мечта о наслаждении богатством — вот те три силы, которые отвлекают вас от того пути, где вас ждало бы настоящее счастье. Прощайте же, и да хранит вас Небо, я не шлю вам проклятий! Но если в жизни вашей настанет момент, когда посреди триумфов и наслаждений богатством вашу душу охватит пустота и тоска, когда настанет час, в который вам станет ясно, что вы променяли любящее сердце на пустое существование, когда вы тщетно будете томиться по любящему сердцу, чтобы прижаться и отдохнуть возле него, когда вы протянете руки, желая встретить другие, которые могли бы защитить и бороться за вас, — тогда, Аделина, пусть мое имя прозвучит в ваших ушах, пусть мой образ предстанет пред вами, образ несчастного, погибшего человека, жизнь которого вы разбили. Прощайте, Аделина, прощайте, мы никогда больше не увидимся с вами!
Он бросился из комнаты, и я слышала, как он хлопнул за собой дверью, как мчался по лестницам. Казалось, словно весь ад гонится за ним, а он, как безумный, торопится поскорее скрыться.
И я не удерживала его, я молчала, сжимая крепко руки. Потому что я знала, что это было бы слабостью, которая впоследствии тяжело отразилась бы на нас обоих, если бы я, смягченная его мольбой и горем, вернула его и обещала бы стать его женой. Он не был тот, для кого я была предназначена, кого я могла действительно любить. И я не хотела более быть слабой. Слишком долго я была такой, слишком долго я подчинялась чужой воле. Теперь, когда я, благодаря счастливой случайности, снова завоевала свою самостоятельность, теперь кровь моя текла пламеннее и быстрее в моих жилах, новое волнующее чувство охватило меня, и я чувствовала право на жизнь, я чувствовала власть, которую подарила мне природа, чтобы завоевать победу и счастье, — я сознавала теперь силу своей красоты.
Глава 119
В ВОЛНАХ ОЗЕРА
В этот же вечер я покинула Вену. Меня пугал этот прекрасный город, в котором я пережила так много ужасного, а, кроме того, я боялась, что меня вовлекут в большой процесс. Еще до наступления вечера посыльный принес мне письмо от доктора Месмера приблизительно следующего содержания:
«Аделина!
Послушайтесь моего совета и бегите отсюда по возможности скорей. Спешите поскорей перешагнуть границу Пруссии. Императрица Мария Терезия узнала о происшествии в концерте и последовавшей дуэли. Она намерена начать процесс против Галлони за чародейство, если этот несчастный выздоровел бы, и, как я узнал из достоверных источников, вас намерены насильно удержать здесь как главного свидетеля. Конец такого процесса при настоящем состоянии законов и суда нельзя даже предвидеть и вообще неизвестно, придут ли господа судьи, действительно, к тому убеждению, что вы действовали под демоническим влиянием и не являетесь помощницей и сообщницей обманщика, который повсюду грабил и обманывал публику. Чтобы избегнуть всякого рода неприятностей, самое лучшее для вас покинуть Вену. И я сам уезжаю сегодня и отправлюсь, должно быть, сначала в Париж, потому что иезуиты и духовенство — советники Марии Терезии — ополчились против меня и хотели бы поскорее увидеть меня на пылающем костре. Надо сжечь чародея Месмера. Но я, с моей стороны, не чувствую склонности выжидать, пока пламя охватит меня, я не чувствую себя призванным разделить судьбу Яна Гуса, и, к счастью, ваш богатый подарок ставит меня в такое положение, что я могу обставить мое исчезновение. Сделайте вы, как я, Аделина. Это искренний совет вашего преданного, верного друга
Этот прекрасный человек был вполне прав. Я не должна была выжидать в Вене развития дальнейших событий, и поэтому я покинула отель под предлогом того, что иду себе подыскать частную квартиру. Но у меня были другие планы. Я немедленно приобрела карету и пару быстроногих рысаков, наняла добросовестного человека кучером, и мы умчались.
Уже спустя шесть недель я переступила австро-саксонскую границу и поспешила в Берлин. Ведь там у меня была вилла, которую купил Галлони, и законной собственницей которой являлась теперь я. Здесь я решила отдохнуть пока от всех волнений и тяжелых переживаний последних двух лет. Моя собственность, однако, превзошла мои самые смелые ожидания. Вилла, приобретенная Галлони, находилась вблизи Потсдама, места пребывания императора, и была живописно расположена у большого бурного озера Ванн.
На холме, у берега, возвышался мой дом, и взгляды мои наслаждались зеленью леса, подымающегося кругом и ложившегося, словно венок, вокруг темно-зеленого озера. И мне не пришлось даже заняться обстановкой дома, я в нем нашла все, что могло соответствовать самому изысканному вкусу. Прежний владелец этой виллы был прусский дворянин, который сумел громадное отцовское наследство прокутить за немногие годы. Наконец он покончил с собой в ближайшем лесу, пустив себе пулю в лоб. Затем все его имущество было продано с молотка, и Галлони купил через посредничество какого-то афериста эту виллу.
О, как хорошо было здесь! Я была свободна, я могла предаваться своим любимым занятиям, никто не мог повелевать мною или запрещать что-либо мне. Я не называлась больше Аделина Галлони, потому что не хотела, чтобы это имя напоминало мне ту печальную роль, которую я в продолжении двух лет играла в Европе под влиянием деспота итальянца.
Деньги все могут. Я нашла старую испанскую графиню, совершенно обнищавшую, которой очень хотелось покинуть Берлин, где она очутилась благодаря какому-то капризу судьбы, и снова вернуться на свою родину, где цвели апельсины и лимоны. Но у бедной женщины не было денег даже на дорогу. Я предложила ей продать мне за несколько тысяч все свои фамильные бумаги, и она согласилась на мое предложение.