В то время как колонна дошла до последнего дома и хотела обогнуть его, чтобы выйти на главную улицу, Векерле увидел перед собой группу в двадцать человек с решительным, вызывающим видом. Это были те деревенские жители, сыновья, братья, отцы и родственники которых вынули жребий. Они собрались в этом месте, надеясь хоть в последнюю минуту воспрепятствовать уходу своих близких.
— Прочь с дороги! — закричал Векерле. — Очистите путь, или я разгоню вас штыками!
— Не торопитесь, капрал Векерле, — ответил ему низкий густой голос, от которого кровь бросилась в голову капрала, — со слабой, беззащитной женщиной вы, конечно, могли справиться, и вам ничего не стоило убить ее, но с нами, мужчинами, вам будет не так-то легко.
Это говорил государственный крестьянин. Он стоял, окруженный доцгеймцами, и его поблекшие черты выражали мрачную решительность.
— Вы с ума сошли? — крикнул капрал. — Что вам нужно от меня? Я только исполняю герцогский приказ, и если вам что-нибудь в нем не нравится, то обратитесь непосредственно к герцогу. До Бремена путь далек. Если вам удастся чего-нибудь добиться от него, вы на лодке еще успеете застать нас и ваши сыновья и братья вернутся домой.
— Слушайте, герцогские посланцы, — заговорил крестьянин, — мы, бюргеры Доцгейма, хотим еще раз попробовать прийти к мирному соглашению с вами. Поэтому мы хотим сделать одно предложение.
— Черт вас побери с вашим предложением! — заревел капрал. — Я не стану слушать его!
Однако профос и хирург успокоили его немного и уговорили вступить в переговоры с крестьянами.
— Вы хотите увести от нас пятьсот человек, и, что бы вы там ни говорили, мы знаем, что они не вернутся. В Гессен-Касселе было то же самое: герцог продал своих подданных в Америку, и один из них прислал оттуда письмо своим родителям, в котором описывал, какая ужасная участь постигла наших соотечественников, переправленных через океан в качестве пушечного мяса. «Нас увезли до двух тысяч, — писал он, — и содержали хуже, чем у нас содержат скотину. Нас истязали, при малейшей провинности били плеткой, кнутами, кулаками, а когда дело дошло до сражения, то немецкие рабы, как нас здесь называют, были поставлены в первые ряды, чтобы своими телами задержать вражеские пули; потом, когда американцы пустились в атаку, то вся армия, не только пехота, но и конница, ринулись через нас. Кто не был убит пулей англичан, тот был смят американцами. Из двух тысяч нас остались только я, да еще одиннадцать человек. Могилы остальных давно поросли травой, если только трупы их были погребены, а не брошены на съедение волкам и другим хищникам пенсильванских лесов. Здесь не дают себе труда хоронить человека, а индейцы, сражающиеся в рядах англичан, те даже срезают кожу с черепов не только убитых, но и раненых, попавших им в руки; сушат ее и потом за волосы привязывают к поясу, как победный трофей. Они называют это скальпированием». Так писал завербованный из Гессен-Касселя, — закончил государственный крестьянин, — и потому мы твердо знаем, что те, кого вы уводите от нас, никогда больше не вернутся.
— Ну, а если это и так, — воскликнул капрал Векерле, презрительно пожимая плечами, — чего же вы жалуетесь? Не все ли равно, умрут ли они здесь за плугом, или в каком-нибудь овинном хлеве, или там на поле сражения? По крайней мере они будут иметь честь умереть в звании солдат. Вы должны благодарить герцога, что он доставил им это отличие.
Глухой ропот пробежал между крестьянами Доцгейма и Бибриха, и многие из них сжали кулаки в карманах. Но государственный крестьянин продолжал настаивать на полюбовном соглашении.
— Наши требования справедливы и умеренны; герцог, конечно, имеет право брать наших холостых молодцов в солдаты, собственно в свои солдаты… ну, да Бог с ним, пусть он их гонит в Америку… Но женатые мужчины должны остаться: мы не можем допустить, чтобы наши деревни переполнились вдовами и сиротами. Кто будет на них работать, кто им даст кров и убежище, когда они будут лишены отцов и мужей? Если вы пойдете на это соглашение, то мы не будем вам делать никаких дальнейших затруднений, если же нет… — Крестьянин удержал слова, готовые сорваться, и договорил их только взглядом.
— Ну а если нет? — воскликнул Векерле, покраснев от злости. — Проклятое мужичье! Вы хотите мне, представителю герцога, давать предписания… прочь с дороги, повторяю вам, или вы отведаете наших штыков.
В эту минуту молодая девушка, самая красивая во всей деревне, бросилась, несмотря на то, что ее удерживали солдаты, на шею одного из завербованных, крепко обняв его. Это была невеста молодого Крюгера, одного из трех уполномоченных, приходивших к Лейхтвейсу, «портновская Клара», как ее звали в деревне. Отец ее был портной и пользовался, так же как и его дочь, всеобщим уважением за честность и порядочность. Девушка кричала и плакала и не хотела отойти от своего возлюбленного. Это произвело большое замешательство.
Тогда капрал Векерле схватил девушку сзади за волосы, заплетенные в две толстые косы, и грубо отбросил ее от жениха. Девушка зашаталась и упала без чувств около отдельно стоявшей группы государственного крестьянина и его товарищей. В то же мгновение молодой Крюгер бросился на Векерле и нанес ему такой сильный удар кулаком по лицу, что у того моментально брызнула кровь из носа и рта. Государственный крестьянин подумал, что уже наступил подходящий момент, чтобы вызвать всеобщее восстание и, приведенный в отчаяние участью сына, не давая себе отчета в том, что делает, выхватил большой острый нож, которым закалывал свиней и телят.
— Берите пример с меня, жители Доцгейма! — неистово закричал он. — Пусть каждый хватает по солдату, и тогда мы с ними скоро справимся.
Прежде чем Векерле мог опомниться от удара, нанесенного ему Крюгером, государственный крестьянин бросился на него и всадил в него нож по самую рукоятку. Капрал упал, утопая в крови. Но солдаты сейчас же встали под команду профоса, и пока одни из них, угрожая штыками, заставили завербованных молча ожидать развязки, другие окружили мужиков, пришедших с государственным крестьянином, чтобы не допустить их броситься на солдат.
— Арестуйте убийцу, — приказал профос, — а также и того молодца, — он показал на молодого Крюгера. — Ему придется плохо за то, что он ударил капрала: парень ведь уже был зачислен в герцогские солдаты. Возьмите также и девушку, виновницу всего этого бесчинства. Мы учиним над ними суд скорый, в пример другим. Через четыре недели мы снова вернемся сюда, для набора второй партии, и тогда дело должно идти спокойнее, чем сегодня.
Приказание профоса было исполнено моментально, и государственный крестьянин, молодой Крюгер и портновская Клара со скрученными руками были через несколько минут связаны друг с другом.
Хирург, между тем, занялся капралом Векерле, но тот скоро умер у него на руках. Нож крестьянина перерезал крупный кровеносный сосуд на шее, и раненый, после двух-трех судорог, вытянулся и испустил дух.
— Он умер, — произнес хирург, вставая с земли.
— Еще убийство! — воскликнул профос. — Ну хорошо, мы учиним скорую расправу с преступниками и с теми, кто подстрекал их на преступление. Солдаты, поставьте трех пленных к стене того дома: жители его пусть удалятся, чтобы не попасть в беду.
Но дом был необитаем, и потому всякие меры предосторожности оказались излишними.
Дальше все пошло по принятой в те времена программе… программе, содержащей картину короткой, быстрой, но страшной расправы. Завербованных отвели на противоположную сторону улицы под сильным конвоем. Деревенским жителям — тут собралась вся деревня — приказано было также отойти на большое расстояние. Затем узники были поставлены к стене так, что государственный крестьянин пришелся посередине, а Крюгер и Клара — по бокам. Крестьянин, казалось, понимал свое положение; он пристально смотрел на сына. Этот последний хотя и сделал попытку броситься к отцу, но тотчас же остановился: один из солдат приложил штык к его груди и грозил без милосердия заколоть его, если он еще раз попробует прийти на помощь отцу. Такой острый треугольный штык представляет чрезвычайно убедительную силу, более красноречивую, чем самая длинная, сказанная или написанная речь. Человек, чувствующий прикосновение холодного железа к груди, становится очень уступчивым, смирным и покладистым.