Иост Эндерлин изменился в лице. Несколько раз он поднимал плеть, но какая-то странная сила не давала ему нанести удара этой женщине во время ее страшных обвинений.
— Почему же ты не донесла на меня суду или не сообщила этого герцогу, если ты так уверена в моей виновности?
— Это не помогло бы мне, — возразила фрау Больт. — Я знаю, мы, бедняки, никогда не бываем правы ни перед судом, ни перед герцогом. Когда ты в лесу стрелял в моего мужа, там никого не было; муж мой умер и не может свидетельствовать против тебя, а без свидетелей и доказательств какой же может быть суд? Кроме того, — продолжала несчастная женщина, — когда я поздней задумала возбудить против тебя обвинение, меня остановила мысль, которая удерживает и теперь: твоя жена. Она настоящий ангел, и мы не поймем, какая непостижимая сила заставила ее соединиться с таким дьяволом, как ты; насколько ты отвратителен и порочен, настолько она добра и честна. По этой-то причине я и не решаюсь засадить тебя в смирительный дом.
При этих словах старуха спокойно прошла мимо Иоста и, не взглянув на него, медленно вышла из сада. Рыжий Иост, который за последние годы порядочно разжирел, с трудом нагнулся, чтоб поднять упавшую плеть. Сцена, разыгравшаяся между ним и женой мнимого браконьера, происходила близ беседки, густо обросшей плющом. Когда он нагнулся, то плющ вдруг задрожал и, если б Иост поднял в эту минуту голову, то кровь застыла бы в его жилах: он увидел бы, что жизнь его висела на волоске. Но тот, кто держал пистолет, должно быть, в последнюю минуту раздумал; дуло скрылось в плюще, и Иост остался невредим. Пока он разговаривал с вдовою Больт, Ганнеле подошла к мужу, решившись удержать его руку, если бы он вздумал привести в исполнение свою угрозу избить старуху. Обернувшись, Иост увидел перед собой жену, прелестная бледная головка которой выступала как из рамы перед обвитым плющом окном беседки.
— А теперь примемся за тебя, — заревел Иост, обращаясь к жене. — Слушай, что я тебе скажу, и запомни каждое мое слово, в следующий раз я не ограничусь словами. Я забуду, что ты моя жена и мать моего ребенка. Ты отведаешь этой плети, которой я угощу тебя точно так же, как сейчас угостил этих мерзавцев.
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что ты способен избить собственную жену, но это мне не помешает отдавать бедным и больным все, что я сберегаю экономией в хозяйстве.
— Ты ничего не сберегаешь! — яростно закричал рыжий Иост. — Право удивительно, что эта нищая, не принесшая мне в приданое ни одного талера, которой я сам должен был купить чулки и башмаки к венцу, теперь без зазрения совести раздает мое имущество. Я знаю, почему ты так поступаешь, я вижу тебя насквозь. Хотя ты прикидываешься святошей, но я отлично понимаю, что ты хочешь разорить меня и довести до нищенской сумы. Этим ты думаешь отомстить мне за то, что я тебе сделал. Да, это совсем по-женски: делать вид, как будто все забыто для того, чтобы исподтишка нанести удар.
— Тебе нечего бояться моей мести, — ответила Ганнеле, пристально взглянув на Иоста, — хотя я имею полное основание сделать все, что ты сейчас приписывал мне. Да, было бы вполне справедливым если бы я испортила твою жизнь так же, как ты загубил мою. Но будь покоен. В тот день, когда я последовала за тобой к алтарю, я отказалась от всякой мести — я твоя жена и никогда этого не забуду.
— Ты моя жена! — воскликнул Иост Эндерлин, и щеки его залила густая краска. — Хорошая жена! Я должен вымаливать у тебя каждый поцелуй, каждую ласку или брать их силой! Да, я знаю, кто сидит у тебя в голове, к кому рвется твое сердце, хотя ты под венцом и клялась любить меня. Ты думаешь о негодяе, бродяге и разбойнике — Отто Резике, которого до сих пор еще любишь. При каждой ласке, которую я насильно вырываю у тебя, ты думаешь о нем. Каждый раз, когда я тебя целую, ты закрываешь глаза и воображаешь, что это он целует тебя. Хоть этой собаки давно уже нет здесь, все же тень его всегда стоит между нами и не дает мне пользоваться моим счастьем. Но я отгоню эту тень, — заскрежетал зубами рыжий Иост, — я изгоню самое воспоминание об этом разбойнике из твоего сердца, если бы даже для этого пришлось вырвать у тебя и самое сердце. Я твой муж, и ты должна меня любить.
— Ты не можешь принудить меня к этому, — решительно сказала Ганнеле, упрямо откинув голову. — Посредством преступления ты мог заставить меня стать твоей женой; эту загадку, которая всех так удивляет, никто никогда не разгадает, потому что я до последнего издыхания буду тщательно скрывать тайну своего позора, но любви, любви ты не можешь от меня ожидать — ненависть и отвращение, которые я питаю к тебе, ты не можешь обратить в любовь. А чтобы ты не имел никакого сомнения, заявляю тебе: да, мое сердце и сегодня принадлежит Отто Резике, как и принадлежало ему всегда. О нем думаю я в бессонные ночи, за него болит моя душа. Одна мысль, что ребенок принадлежит не ему, а тебе, приводит меня в содрогание.
— Дерзкая шлюха! Вот тебе! — Рыжий Иост замахнулся плетью и ударил жену.
Затем, подняв свой железный кулак, он собирался ударить жену в лицо. В это мгновение между плющом беседки снова показалось дуло пистолета. Жизнь господина управляющего герцогскими владениями в эту минуту была в опасности. Но, на свое счастье рыжий Иост опустил руку, не нанеся удара, и со страшным проклятием направился к веранде. На ступеньках он еще раз обернулся и крикнул Ганнеле, все еще стоявшей прислонившись к беседке:
— Я уезжаю и не вернусь раньше вечера. Подумай и будь благоразумна. Все-таки ты моя жена и мать моего ребенка, и мне не хочется принимать против тебя крутых мер. Забудь подлого разбойника Отто Резике, который очень скоро непременно попадет или на виселицу или на колесо палача вместе со своим атаманом Лейхтвейсом; благодаря Богу, вот уже несколько лет, как он исчез из наших краев. Будь умницей, люби меня и не раздавай моего имущества.
Ганнеле отошла от беседки, закрыла лицо руками и, горько плача, опустилась на колени у цветочной клумбы. Несколько минут спустя из дома вышла служанка, держа в руках спеленатого ребенка.
Ганнеле быстро поднялась, не желая, чтобы кто-нибудь видел ее горе.
— Что тебе? — обратилась она к няньке.
— Я хотела спросить, где мне гулять с ребенком, в саду или идти в лес?
— Иди в лес и посиди там под тремя большими соснами. Я скоро тоже приду туда.
Однако нянька двинулась не сразу; она стояла в нерешительности.
— Неужели вы не поцелуете своего ребенка? Всего полчаса, как он проснулся, и вы еще не видали его.
Но молодая женщина стояла неподвижно. Нянька, вздохнув, сделала несколько шагов, но Ганнеле остановила ее.
— Дай мне ребенка.
Она взяла его из рук няньки и стала нежно целовать его розовые щечки.
— Нет, ты не виновато, бедное невинное дитя, что появилось на свет, ты не должно отвечать за пороки твоего негодяя отца. Ты моя кровь и плоть, мой бедный мальчик. Тебе и без того предстоит тяжелая борьба в жизни, чтобы избегнуть проклятья, тяготеющего над тобой с первого дня твоего рождения.
Ребенок, глядя на плачущую мать, весело улыбался. Ганнеле еще раз поцеловала его и, приласкав, отдала няньке, которая отправилась в соседний лес. Несколько минут спустя послышался стук лошадиных копыт. Рыжий Иост, уже совсем одетый, подъезжал на гнедой лошади. Ганнеле быстро отошла в сторону, чтобы избежать его поцелуя.
Так простояла она несколько минут в глубокой задумчивости.
— Прошлое, дорогое прошлое, — шептала она. — Там далеко осталось мое счастье. Теперь передо мною неумолимая, суровая действительность. Дай мне, Боже, силы выполнить мои обязанности до конца!
— Ганнеле!.. Ганнеле!..
Молодая женщина, как громом пораженная, подняла голову и, отступив от беседки, с удивлением взглянула на ее дверь.