Выбрать главу

— Лора! — в ужасе воскликнул Лейхтвейс. — Как ты можешь думать, что я допущу, чтобы ты утонула? Нет, милая, я буду бороться со смертью только до тех пор, пока ты жива. Иначе я на все махну рукой. С тобою — все, без тебя — ничего!

Лора провела рукой по голове Лейхтвейса; это придало ему новые силы и вселило новую отвагу. Медленно продвигаясь вперед, он пытался как-нибудь добраться до правого берега реки. Он знал, что Прага расположена на левом берегу, и потому стремился уйти как можно дальше от крепости.

Но вблизи берега он попал в стремнину. Ему казалось невозможным устоять против течения. Едва он приближался к берегу, как его снова относило на середину реки. Силы Лейхтвейса подходили к концу. Он надеялся, что течение в более отдаленном месте слабее, и потому поплыл по течению, стараясь не удаляться от берега. Но повсюду было одно и то же. Волны разбивались о высокие и крутые берега, так что получалось сильное обратное течение, против которого Лейхтвейс не мог бороться.

Он решил проплыть еще дальше по течению. По его расчету, он с Лорой находился в воде уже около часа; он чувствовал, что ему не скоро удастся выбраться на берег, он должен будет погибнуть вместе с Лорой. К счастью, гроза, благодаря которой Лейхтвейс и Лора скрылись с глаз пражской черни, лишившейся возможности преследовать их, начала стихать. Луна снова засияла. Изредка легкие облака заслоняли ее, но все же при ее свете Лейхтвейс мог разглядеть окружающую местность. Он находился вблизи берега и, несомненно, быстро добрался бы до него, если бы не сильное обратное течение.

Шагах в трехстах Лейхтвейс увидел небольшой залив между прибрежными скалами. Густые ивовые кусты покрывали весь берег. Старые ивы печально склонили свои ветви к воде. Лейхтвейс даже вскрикнул от радости. Там, где росли ивы, течения почти не было; была видна почти гладкая поверхность воды.

— Мы спасены, Лора! — воскликнул Лейхтвейс. — Мы выйдем на берег там, где виднеются ивовые кусты. Господи, дай мне силы еще на несколько минут, и я спасу мою дорогую жену!

Снова Лейхтвейс напряг все свои силы, чтобы добраться до берега. Лора пыталась облегчить ему его труд, насколько могла. Она лишь руками держалась за его плечи, а всем телом была погружена в воду. И, действительно, Лейхтвейс подвигался все ближе и ближе к берегу, течение уже не относило его на середину реки. Он почти доплыл до ивовых ветвей и уже протянул руку, чтобы схватить их. Но вдруг почувствовал, что запутался в чем-то ногами, и никак не мог освободиться.

— Что это? — произнес он дрогнувшим голосом. — Что удерживает меня? Я не могу двинуть ногами. Господи, неужели Ты оставишь нас в последнюю минуту? Я не могу, сил моих больше нет! Лора… жена моя… поцелуй меня в последний раз… умрем… мы погибли… вода доходит уже до моего лица… обними меня, Лора! Смерть не разлучит нас… мы умрем… вместе!

Лейхтвейс не мог устоять против какой-то таинственно силы, которая влекла его вниз на дно. Все глубже и глубже погружался он в воду. Лора крепко обхватила его шею руками, и вода сомкнулась над их головами. Река с шумом неслась вперед, и волны глухо рокотали и плескались.

Глава 63

ТОРГОВЕЦ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ МЯСОМ

— Вставай, Пьетро! Колокол звонит!

Так кричала высокого роста толстая брюнетка, крайне неряшливая и грязная итальянка, стоя на пороге убогой избушки на правом берегу реки Влтавы.

Избушка была расположена неподалеку от той ивовой рощи, вблизи которой погибли Лейхтвейс и Лора. Женщина эта, одетая в рваную, грязную красную юбку и серую кофту, с сильными обнаженными руками и мускулистым затылком с короткими нечесаными волосами, вероятно, в свое время отличалось красотой; но итальянки, как вообще все южанки, быстро вянут, и хотя женщине этой было всего лет тридцать, но она уже казалось довольно старой. Она нагнулась к огромного роста мужчине, спавшему на куче соломы в комнате. Мужчина этот, тоже итальянец, был не менее грязен. Неприятное лицо его окаймляла коротко остриженная, густая черная борода.

— Черт возьми! — крикнула женщина. — Долго ли ты еще будешь валяться? Колокол зазвонил, вероятно, в сетях что-нибудь запуталось, что нам может пригодиться.

Мужчина громко зевнул, протер глаза и встал. Он схватил длинный багор, а женщина взяла большой мешок, и супруги вышли из хижины.

— Гроза миновала, — сказал Пьетро Ласкаре оглядываясь, — а я уже опасался, что буря разорвет шнурок, который соединяет нас с сетями. Но, оказывается, он цел.

Ласкаре указал на веревку, тянувшуюся от хижины к реке.

— Смотри, как она натянулась! — воскликнула жена. — Должно быть, тут запуталось что-то очень тяжелое, рыба не могла бы так сильно натянуть веревку. Пойдем скорей! Видишь, я была права, когда советовала закинуть сеть именно в эту бурную ночь. Черт возьми, в сетях что-то барахтается живое! Скорей иди, Пьетро! Посмотрим, в чем дело.

Но Пьетро удержал жену за руку.

— Погоди, — сказал он, — если в сетях завязло что-нибудь живое, то нам оно не годится. Сама знаешь, нам нужно только мертвое, но свежее.

Но Лусиелла схватила мужа за руку и потащила за собой к ивовой роще. Наконец они добрались до берега. Вода у берега волновалась, и на поверхности выступили большие пузыри. Несмотря на беседу, Пьетро и Лусиелла добежали от хижины до берега в одну минуту. Пьетро взял шест, опустил его в воду и начал вытаскивать его обратно. Багор, по-видимому, зацепился за что-то.

— Помоги мне тащить! — крикнул Пьетро жене. — Тут завязло что-то очень тяжелое. Ты, кажется, права. Судя по весу, это не один труп, а больше.

После больших усилий им удалось вытащить на берег сети, в которых запутались два тела, плотно прижавшихся друг к другу, — мужчины и женщины. Они не подавали никаких признаков жизни, когда супруги Ласкаре перенесли их на сухое место. Торопливо распутав сети и освободив безжизненные тела, Ласкаре воскликнул:

— Это австрийский офицер!

— И очень красивая женщина, — добавила Лусиелла. — Должно быть, жена его или любовница. Похоже на то, что они сами утопились.

— Возможно, — проворчал Пьетро, — но нас это не касается. Важно то, что мы поймали два свежих трупа, которые нам пригодятся. В Праге голод, и нам золотом заплатят за этот товар. Да, надо понимать дело и уметь браться за него. А если осада продлится еще несколько недель, то мы заработаем столько, что будем иметь возможность вернуться в Италию, купить там усадьбу и зажить припеваючи.

Лусиелла уже не слушала мужа. Она опустилась на колени рядом с безжизненным телом незнакомца и внимательно рассматривала его.

— Послушай, Пьетро, — вдруг произнесла она, — иди сюда. Этот офицер, кажется, жив. Да, да, я не могла ошибиться! Я отлично видела, как губы его зашевелились.

— Неужели жив? — отозвался Пьетро.

Он вынул из-за пояса большой нож, подошел к незнакомцу и сказал:

— Если так, то я живо покончу с ним. Живых нам не нужно, нам годятся только мертвые.

Он уже хотел броситься на несчастного, но Лусиелла оттолкнула его.

— Не трогай, Пьетро! — крикнула она. — Мы занимаемся преступным промыслом, торгуя мясом покойников, но я не дам тебе убить живого человека. Женщина эта мертва, она не воскреснет, ее телом мы можем воспользоваться, его ты можешь разрезать в своей подземной мастерской. Но офицер жив и останется жить. У меня нет ни малейшей охоты терпеть из-за тебя пытки в аду и лишиться вечного блаженства.

Лусиелла при этих словах набожно перекрестилась и поднесла к губам образок, висевший у нее на груди. Пьетро пробормотал какое-то проклятие и спрятал нож. Лусиелла начала растирать руки утопленника, а затем с поразительной силой схватила его за ноги и поставила на голову. Изо рта утопленника полилась вода.

Пьетро не принимал участия в этом деле, а молча разглядывал красивую молодую женщину, найденную в сетях вместе с незнакомцем. Он наклонился к ней, ощупал ее и пробормотал:

— Завтра приедет жид. Я обещал сдать ему триста штук колбас, и если бы не эта находка, то не сдержал бы своего обещания. Но теперь я всю ночь поработаю, а когда Илиас Финкель приедет, товар будет к его услугам, и он выложит мне денежки на стол. Этот коварный жид притворяется, что не знает, из чего я делаю колбасы, которые он за большие деньги продает голодному люду. Между тем он отлично это знает. Да и какое дело тем, кто ест эти колбасы. Ослиное мясо или человеческое, не все ли равно?