— Довольно, Илиас Финкель! — воскликнул Батьяни и подошел вплотную к своему мучителю. — Я сознаюсь, что я в ваших руках, и вам нечего меня бояться. Имеющиеся у вас векселя представляют собой крупную сумму. Я этого не отрицаю и не уклоняюсь от платежа. Но в данную минуту у меня денег нет. Я лишь недавно получил свое нынешнее положение и еще не имел случая разбогатеть. Если вы согласитесь отсрочить долг до заключения мира, то я готов заплатить вам хорошие проценты.
Финкель пожал плечами.
— Граф Батьяни, — сказал он, — вы говорите о мире и сами не надеетесь на него. Это дело еще вилами по воде писано. Война может продолжиться еще много лет и трудно сказать, будете ли вы тогда живы и останетесь ли комендантом Праги. Ваше сиятельство, мне надоело ждать. Я хочу получить свои деньги со всеми процентами, и я пущу в ход все доступные мне средства, чтобы добиться своего.
— Вы слишком жестоки, Финкель!
— Иначе не могу. Я вовсе не так жесток, как были вы жестоки в тот день, когда стояли рядом со мной в зале суда и приказывали палачу, чтобы он не щадил меня и пытал как можно сильнее. Да, ваше сиятельство, я тогда перенес страшные мучения, и по сей день я еще чувствую плети, которыми меня в тот день угощали. Но сегодня орудия пытки в моих руках, и я нажму их сильнее, чтобы вы знали, какую боль они причиняют.
Глаза старого еврея горели ненавистью, все лицо его перекосились при воспоминании о перенесенных мучениях. Он вспомнил, что в тот день, когда струилась его кровь, когда его пытали, точно бесчувственное животное, когда он сквозь пелену слез и крови, застилавшую ему глаза, видел насмешливое лицо графа Батьяни, — он поклялся в душе отомстить когда-нибудь своему мучителю, который соблазнил его дочь и так жестоко пытал его самого.
— А если я откажусь от уплаты? — хриплым от ярости голосом крикнул Батьяни. — Что вы тогда сделаете? В настоящее время в Праге суда нет, жаловаться некому. Неужели вы сами не понимаете, Финкель, что для вас же лучше будет подождать и вооружиться терпением?
— Терпением? — возразил Финкель. — Я потерял всякое терпение. Мне суда не нужно, я сам себе судья. Если я не получу денег по векселям, то я обращусь к населению Праги и открою ему глаза. Я ему объясню, что за человек их комендант. Я расскажу всему народу, что тот, кому он повинуется, вовсе не граф Батьяни. Я скажу, что вы мошенник, уличенный при дворе герцога Нассауского в измене, что вы злодей и преступник, что вы только ждете случая, чтобы грабить и красть.
— Мерзавец! Я убью тебя!
Батьяни схватил со стола испанский кинжал, которым он обыкновенно пользовался для открывания писем и разрезывания бумаг. Кинжал этот был остро отточен. Батьяни замахнулся им на еврея. Но Илиас Финкель стоял как изваяние; он не шелохнулся даже.
— Убивайте, — произнес он, — но мое письмо, которое хранится в надежном месте и о котором знает десять человек моих единоверцев, вы не можете уничтожить. Мне смерть не страшна. Человек, который испытал такие мучения, как я тогда во время пытки, не боится смерти. На пороге моего дома тогда стояли палачи, и на площади уже был возведен эшафот. Народ уже стекался со всех сторон, чтобы поглазеть на казнь ростовщика Финкеля, и лишь в последнюю минуту пришло избавление. Жизнь мне была дарована в ту минуту, когда я уже успел покончить все счеты с нею. Вот почему мне смерть не страшна, и я смело говорю вам: убивайте меня, граф Батьяни. Вы можете лишить меня жизни, но позора вашего вы уничтожить не можете.
Батьяни бессильно опустил руку и с громким проклятием швырнул кинжал в угол.
— Значит, вы на самом деле решили погубить меня? — дрожащим голосом спросил он.
— Разве я это говорил? — медленно проговорил Финкель. — Я был бы плохой коммерсант, если бы явился сюда только для того, чтобы погубить вас. Напротив, граф Батьяни, я пришел сюда для того, чтобы указать вам возможность нажить несметные богатства, чтобы вы могли разбогатеть и чтобы уплата долга по векселям не представляла для вас никакого затруднения.
— Ничего не понимаю! — изумился Батьяни.
— Сейчас поймете, — усмехнулся Финкель. — Садитесь в это кресло, я сяду в другое, а затем мы с вами побеседуем, как старые приятели. А через полчаса вы сами согласитесь, что я человек умный, и мы с вами снова будем в прежней дружбе.
Батьяни сел в кресло у письменного стола и предложил Финкелю тоже сесть.
Финкель уселся в красное бархатное кресло, сложил руки на коленях и заговорил вполголоса:
— Ваше сиятельство, дело дрянь. За стенами Праги стоит прусский король с огромным войском, и если он не может убить нас из пушек и ружей, потому что мы сидим за толстыми стенами, то у него зато есть союзник, против которого мы совершенно бессильны бороться и перед которым нам рано или поздно придется склониться. Это голод.
— Ошибаетесь, Финкель, — возразил Батьяни. — Действительно, голод уже дает себя чувствовать в Праге, но пока все склады и амбары еще полны запасов. Мне стоит приказать открыть их, и продовольствия хватит еще, по крайней мере, месяца на два.
— Может быть, да, а может быть, и нет. Правда, вы приказали доставить запасы в городские амбары, и туда было сложено много бочек и мешков. Поставщики получили за них наличные деньги с изображением императрицы Марии Терезии — дай ей Бог здоровья! Но кто такие были эти поставщики? Это были евреи из пражского гетто, мои единоверцы.
— Совершенно верно. Евреи доставили нам запасы, так как у них были торговые связи и они, со свойственной им ловкостью, сумели незадолго до начала войны доставить всевозможные товары, в особенности много пшеницы, муки и солонины. Правда, мы должны были заплатить им за это огромные деньги. Но цена в данном случае не могла играть роли, так как запасы нам были необходимы.
— Так, так, — усмехнулся Илиас Финкель, теребя свою бороду. — Значит, вы действительно получили эти запасы?
— Конечно, — гордо ответил Батьяни, — они сложены в подвалах Градшина, и я горжусь тем, что спас Прагу от голодной смерти.
— Так, так, в подвалах Градшина, — произнес Финкель с явной насмешкой в голосе. — Да, там лежит много бочек и еще больше мешков. Но если вы, граф Батьяни, потрудитесь открыть их, то вы убедитесь, что большая часть этих бочек и мешков набита грязью и тряпками. Поставщики сделали блестящее дело, а когда они получили наличные деньги за поставку, то в тот же день покинули город и отправились к прусскому королю, которому продали за большие деньги известие о том, что в пражских амбарах сложены тряпки и грязь на случай голода.
Батьяни вскочил. Леденящий ужас охватил его. Он сжал кулаки и хрипло прошептал:
— Подлец! Этого быть не может! Так нагло меня не могли обмануть.
— Что значит не могли? Самого умного человека можно обмануть, а вы имели дело с моими единоверцами. Спуститесь в подвалы, граф Батьяни, и собственноручно вскройте несколько бочек и распорите несколько мешков. Тогда вы увидите, хватит ли у вас запасов, если осада продлится еще месяц. А она будет продолжаться, смею вас в этом уверить. Вы надеетесь, что на выручку явится фельдмаршал Даун с большим войском. А я вам говорю, что он не может подойти, так как пруссаки отрезали ему путь в Прагу. Он не посмеет перейти через реку перед лицом неприятельской армии. Для этого он слишком опытный полководец.
— Для чего вы говорите мне все это? — спросил Батьяни. — Какую преследуете вы цель, рисуя наше отчаянное положение?
Финкель наклонился через стол к графу Батьяни, взглянул на дверь и прошептал:
— Граф Батьяни, когда корабль идет ко дну, то все стараются спастись. По крайней мере, так делают умные люди, а дураки остаются и погибают. Неужели вы хотите дождаться гибели Праги, пока разъяренный прусский король похоронит вас под развалинами Градшина? На вашем месте я предпочел бы взять миллион прусских талеров и уехать в Париж или в Лондон и стал бы жить припеваючи.
— Что вы болтаете о каком-то миллионе талеров?
— Я не болтаю, граф. Я предлагаю его вам.
— Вы предлагаете мне миллион талеров? Что это значит? Говорите, в чем дело? Я догадываюсь, что вы имеете в виду нечто ужасное. Признавайтесь, о чем идет речь?