— Преподобный отец, — дрожащим голосом произнесла она, — кто вы на самом деле? Вы говорите так, как будто знаете ту женщину. У вас на глазах слезы, вы охвачены страшным волнением — неужели вы на самом деле знаете ее? А… теперь я понимаю! Да… это вы… я погибла… я сама выдала себя! Я узнаю вас… вы… муж ее, вы разбойник Лейхтвейс!
Лусиелла вскочила и в ужасе отшатнулась от Лейхтвейса. Лицо ее исказилось смертельным страхом. От ужаса она не могла больше произнести ни слова и бросилась к выходу. Но Лейхтвейс, успевший сбросить с себя одежду священника, одним прыжком соскочил со ступенек алтаря и бросился за Лусиеллой. Итальянка, сознавая опасность, бежала к двери. Еще два-три шага и она спасена. Но вдруг она зашаталась, глухо застонала и упала. Лейхтвейс, желая задержать Лусиеллу, сорвал доску с ближайшей скамьи и швырнул ее в бегущую. Лусиелла лишилась чувств. В то же мгновение Лейхтвейс кинулся к ней, выхватил из кармана веревку и связал ее по рукам и ногам. Затем поднял ее на руки и вернулся в глубь церкви. Там он остановился, подумал немного, а затем направился к маленькой боковой двери рядом с входом в алтарь.
Он очутился у начала каменной лестницы, ведшей, по-видимому, на колокольню. По этой лестнице Лейхтвейс понес свою пленницу. Минут через пять он добрался до самого верха колокольни. Помещение, довольно просторное, было покрыто сводчатой крышей на толстых деревянных стропилах. Посередине висел огромный колокол, с которого спускались два толстых каната. При помощи этих канатов звонарь, когда было надо, приводил в движение язык колокола. В одной стене имелись маленькие дверцы, запертые на задвижку и служившие для того, чтобы звонарь мог, в случае надобности, подавать сверху вниз сигналы. Надобность эта являлась, например, во время пожара: тогда звонарь отворял дверцы и при помощи большого рупора возвещал населению о случившемся.
Лейхтвейс подошел к этой дверце, отодвинул задвижку и выглянул наружу. Колокольня была так высока, что городские здания казались карточными домиками, построенными детскими руками. Лейхтвейс наклонил итальянку из двери так, что ветер подул ей в лицо, и она вскоре очнулась. Лусиелла открыла глаза и с ужасом увидела, что висит между небом и землей. Лейхтвейс держал ее так, что она почти половиной тела повисла над бездной.
— Боже праведный, — простонала она, — что вы делаете? Вы хотите сбросить меня отсюда, хотите убить? Помогите! Помогите, добрые люди!
— Молчи, — произнес Лейхтвейс. — Если бы ты кричала в десять раз громче, то и тогда там внизу твоих криков никто не услыхал бы. Ты в моей власти. Стоит мне выпустить тебя, ты полетишь вниз и разобьешься в лепешку.
Лусиелла глухо застонала и закрыла глаза.
— Но мне не нужна твоя жизнь, — продолжал Лейхтвейс, — я дарую тебе ее, так как ты, так или иначе, принимала участие в судьбе моей несчастной жены и раскаяние заставило тебя высказаться на исповеди. Я требую от тебя только, чтобы ты мне сказала, где она находится. Предупреждаю: не обманывай меня. Ты останешься жива лишь в том случае, если моя жена будет спасена.
— Я знаю, вы убьете моего мужа! — дрожащим голосом отозвалась Лусиелла. — Ведь вы отомстите ему за все?
— Это тебя не касается! — крикнул Лейхтвейс. — Твой муж заслужил кару. Не теряй же времени! Мои руки начинают ослабевать. Говори скорее, надо положить этому конец.
— Я скажу вам всю правду, — прохрипела Лусиелла, — только сжальтесь надо мной! Если вы человек, а не дьявол, то не пытайте меня.
— Я освобожу тебя только после того, как ты мне скажешь, где находится моя жена.
Лусиелла поняла, что мужа ей все равно не спасти, и поэтому решила спасти хотя бы свою собственную жизнь.
— Ваша жена жива, — отрывисто проговорила она, — она в настоящее время в доме Илиаса Финкеля, который запер ее в погребе.
— А что он намерен делать с нею?
— Не знаю. Право, не знаю.
— Лжешь! — громовым голосом произнес Лейхтвейс. — Замыслы жида тебе известны.
— Хорошо, я скажу все. Илиас Финкель и мой муж собираются выдать вашу жену графу Сандору Батьяни. Жид говорит, что граф заплатит за нее большие деньги.
Лицо Лейхтвейса перекосилось. Он побледнел как полотно.
— Они хотят продать мою жену, — проскрежетал он, — они обращаются с нею, как с товаром! О, они поплатятся мне за все ужасы, перенесенные моей бедной Лорой! Я сумею свести с ними счеты! Говори, но только правду, если жизнь тебе дорога, когда именно они собираются осуществить этот гнусный торг? Когда они намерены выдать мою Лору графу Батьяни?
— Господи, помоги! — простонала Лусиелла. — Я должна предать своего мужа. Я должна погубить его. Но я не могу поступить иначе! Я во власти человека, который не знает ни жалости, ни сострадания.
— Жалости и сострадания? — повторил Лейхтвейс. — А вы, подлые злодеи, сжалились над моей женой? Не вы ли похитили ее из гроба? Не вы ли перенесли ее в вашу бойню? Не вы ли занесли над нею нож? А еще смеете говорить о сострадании? Лусиелла, не заставляй меня вспомнить того, от чего я чуть не лишился рассудка. Иначе, клянусь Всемогущим Судьей, я не пожалею и выпущу тебя из рук. Говори скорей! В какое время должен состояться этот постыдный торг?
— Сегодня ночью, — ответила Лусиелла, не смея пошевельнуться и опасаясь сорваться в ужасную бездну, — сегодня в полночь Пьетро отправится в Градшин с докладом к графу Батьяни и проводит его на квартиру Илиаса Финкеля. А затем они хотят отвезти вашу жену к графу в закрытой карете.
— Сегодня! — проговорил Лейхтвейс. — Это мне только и нужно было знать. Господь вразумил тебя сказать мне правду. Довольно, я не брошу тебя вниз.
Он втащил обезумевшую от страха Лусиеллу внутрь помещения. Лусиелла подумала, что он развяжет ее и вернет ей свободу. Она уже рассчитывала, что сейчас же побежит к Илиасу Финкелю, чтобы предупредить его и мужа о грозящей опасности. Ей было жаль прибыльного дела, затеянного евреем, так как Илиас Финкель утверждал, что Батьяни, не задумываясь, уплатит за жену разбойника тысяч двадцать гульденов. Старый жид говорил, что комендант Праги до безумия влюблен в Лору. Этому вполне можно было поверить, глядя на ангелоподобную красавицу. Жид обещал итальянцам половину суммы, а этого было более чем достаточно, чтобы им удалиться на родину и зажить там припеваючи. Но Лусиелле пришлось убедиться, что она ошиблась в расчете. Лейхтвейс и не думал развязывать ее. Правда, он освободил ее ноги, но подвел ее к столбу, который стоял посередине колокольни, и привязал ее к нему, дважды обмотав веревку кругом ее ног и шеи.
— Господи, спаси и помилуй! — простонала Лусиелла. — Неужели вы хотите предать меня голодной смерти? Ведь сюда по целым дням никто не заходит. Клянусь, что я не выдам вас, не расстрою ваших планов! Вы только отпустите меня! Освободите!
— Ты останешься жива, — ответил Лейхтвейс. — Я сам освобожу тебя, и притом немедленно, после того, как спасу мою Лору. Но если я опоздаю, если Илиас Финкель вместе с твоим мужем уже успели продать ее, то ты погибнешь и умрешь здесь с голода. Молись, Лусиелла, за мою жену. Твоя жизнь зависит от ее спасения. Молясь за нее — ты будешь тем самым молиться за себя.
Лейхтвейс отвернулся и быстро вышел. Лусиелла слышала его удаляющиеся шаги.
Глава 67
ВОЗМЕЗДИЕ
В одной из убогих комнат ветхого домика Илиаса Финкеля сидел он сам и Пьетро Ласкаре. На столе стояли остатки более чем скромного ужина, пузатая бутылка с водкой и два стакана. Пьетро Ласкаре все время усердно пил. Илиас Финкель встал со своего старого плетеного кресла, подошел к двери и прислушался, оттуда он направился к окну, выглянул на улицу, а затем с недовольным лицом обратился к итальянцу:
— Очень это странно, Пьетро, что твоя жена не возвращается. Ты вот сидишь, пьешь и не можешь оторваться от этой отвратительной водки, а до Лусиеллы тебе как будто и дела нет.
— Черт с ней, — проворчал Пьетро, который успел уже захмелеть, — какое мне дело до нее? Она вернется, будьте покойны. Ее никто не отнимет у меня, а если и отнимет, то живо бросит.