— Приведите ее ко мне, — глухо проговорил мнимый граф Батьяни.
— Вы хотите, чтобы я еще и привел вам ее? — расхохотался еврей. — Впрочем, вы правы. Я обязан сдать товар с рук на руки. Хорошо, я приведу ее к вам в объятия. Но прошу, не задерживайте меня слишком долго.
Он приблизился к своему спутнику и шепнул ему на ухо:
— Вы сами знаете, что я сегодня же должен отправиться в прусский лагерь, чтобы покончить дело относительно сдачи города и принести вам миллион. И везет же вам, ваше сиятельство! Вы будете обладать красивейшей женщиной и еще вдобавок получите миллион талеров. Как вам не позавидовать!
Илиас Финкель медленно направился к Лоре, но прежде чем он приблизился к ней, она бросилась к ногам мнимого графа Батьяни.
— Сжальтесь надо мною, граф Батьяни, — воскликнула она, — докажите хоть один раз, что у вас бьется сердце в груди, что вы способны испытывать сострадание! По вашему повелению меня и моего мужа связали и бросили в реку. Господь нас спас, Его сильная рука сохранила нас от гибели. Пережив тысячу опасностей, мы вышли на берег. Господь тем самым показал, что Он за нас. Неужели же вы, слабый человек, намерены восстать против Его всемогущей воли? Неужели вы собираетесь погубить то, что Он сохранил? Граф Батьяни, побойтесь греха, не призывайте на свою голову гнева Божьего. Вы достигли могущества и власти, но не забывайте, что Господу стоить поднять Свою десницу, и вы падете прахом. Бойтесь Бога и не дерзайте противиться Его воле. Как низко вы пали, граф Батьяни. Из рук презренного жида вы хотите принять ту, которая никогда, ни за что не будет принадлежать вам. Вы можете заставить отдаться вам, но в ваших объятиях вы будете сжимать тело без души, без сердца. Добровольно мои руки никогда не обнимут вас, добровольно я никогда не поцелую вас и, поверьте, сумею умереть при первой ласке, которую вы мне навяжете. Да, сумею умереть, граф Батьяни. При всем вашем могуществе вы не в состоянии будете удержать жизнь, которая стремится отойти в вечность.
— А время все идет! — нетерпеливо воскликнул Илиас Финкель. — Я вас совсем не узнаю сегодня, граф Батьяни. Вы стоите, а она болтает, вместо того, чтобы вы ее схватили и унесли. Впрочем, она так красива, что даже в моем старом сердце что-то шевелится, когда я смотрю на нее.
Мнимый граф Батьяни медленно протянул руки, схватил Лору и силой привлек ее к себе. Он крепко обнял ее. Лора чувствовала, как он страстно прижимает ее к себе, как губы его крепко прильнули к ее губам. Она отшатнулась, но не со злобой, не с отвращением. Она была удивлена и озадачена. В то же мгновение она сама бросилась в объятия мнимого графа, и губы ее слились с его губами в страстном поцелуе. По поцелую Лора узнала своего горячо любимого мужа.
Тем временем Илиас Финкель радостно потирал руки и ухмылялся. Он ходил вокруг нежно обнявшихся Лейхтвейса и Лоры, восклицая:
— О женщины, как вы изменчивы! Вы, словно камышовый тростник, покачиваетесь из стороны в сторону, вы, точно апрельская погода, сменяете солнышко на дождик, рыдания на смех. За минуту до этого она кричала о ненависти и отвращении, а теперь уже обнимается с ним и целуется. Это у женщин называется верностью!
Вдруг страшный удар по голове сразил Илиаса Финкеля. Он упал на пол. Мнимый граф Батьяни, выпустив Лору из своих объятий, ударом кулака сбил еврея. Вместе с тем он сорвал фальшивую бороду и снова открыл свои объятия.
— Иди ко мне, жена моя, — воскликнул он, — отдохни на моей груди! Не граф Батьяни тебя обнимает, а я, твой муж, твой защитник. Я явился сюда, моя Лора, чтобы спасти тебя.
Обезумев от радости и восторга, Лора снова припала к его груди. Она поняла, что все ее мучения кончились. Лейхтвейс, обняв одной рукой свою жену, с несказанным презрением обратился к валявшемуся на полу еврею.
— Настал твой час, Илиас Финкель, — произнес он. — Ты хотел торговать людьми, ты хотел продать беззащитную женщину тому, кто преследует свою добычу подобно лютому тигру. Ты знал, что Лора принадлежит мне, и ты осмелился посягать на мою собственность. Но ты, конечно, и сам не сомневаешься, что теперь мы сведем с тобою счеты, в итоге которых — твоя смерть.
Илиас Финкель лежал на полу, не смея пошевельнуться; широко открытыми глазами, с суеверным неописуемым ужасом смотрел он на внезапно явившегося мстителя и палача. От страха он не мог произнести ни звука, и лицо его перекосилось до неузнаваемости, нижняя челюсть отвисла, и седые жиденькие волосы буквально встали у него на голове дыбом. Лейхтвейс ни разу в жизни еще не видел такого безмерного ужаса.
— Повремени несколько минут, Лора, — обратился Лейхтвейс к своей жене, — и я выведу тебя из этого ужасного дома, где ты столько выстрадала. Но прежде чем уйти, я должен совершить суд. Негодяй заслужил смерть и без злодеяния, совершенного им над тобою. Ему в свое время удалось избегнуть казни за убийство младенца, но от меня он сегодня не уйдет.
— Гейнц, ненаглядный мой! — воскликнула Лора. — Будь милостив! Не омрачай радостного часа нашего свидания убийством. Не пачкай своих рук в крови этого презренного. Даруй ему жизнь. Об этом прошу тебя я, Лора, твоя жена.
— Слышишь ли ты, Илиас Финкель? — громко и торжественно произнес Лейхтвейс. — Ты слышишь, как за тебя заступается ангел Божий? Ты пытал ее, ты запер ее в подземелье, ты угрожал продать ее смертельному врагу. У нее достаточно оснований ненавидеть и презирать тебя, но она просит за тебя, она хочет даровать тебе жизнь. Но на этот раз я не могу исполнить ее просьбы. Я обязан убить тебя. Всякий человек, встречая на своем пути ядовитую гадину, должен умертвить ее, даже если она ему не угрожает, но гадина эта поползет дальше и может причинить вред другим. Поэтому готовься к смерти, Илиас Финкель. Твои молитвы, впрочем, пользы тебе не принесут. Кто грешил так тяжко, как ты, тот не может отмолить свои грехи в несколько минут.
Финкель с трудом приподнялся немного и на коленях подполз к ногам разбойника.
— Сжалься, Лейхтвейс! — простонал он заплетающимся языком. — Что тебе за польза, если я умру? Я ядовитая гадина, но я уже стар и немощен и никому не могу вредить. Клянусь тебе, если ты даруешь мне жизнь, я переменю образ жизни! Клянусь…
— Не клянись! — резко оборвал его Лейхтвейс. — Твоя клятва — гнусная ложь. Молись! Я не намерен прощать тебя.
Илиас Финкель, дрожа всем телом от страха, обнял колени разбойника.
— Лейхтвейс, — взмолился он, — если ты оставишь меня в живых, я награжу тебя, я дам тебе богатство и власть! Я имею возможность сделать это. Обещаю тебе немедленно уплатить тридцать тысяч гульденов наличными деньгами. Разве это не дороже презренной жизни несчастного еврея? Подумай сам, тридцать тысяч гульденов — все мое имущество, и я охотно пожертвую им, так как боюсь смерти. Мне страшно лежать под землей в деревянном гробу, я тогда не буду дышать, не буду видеть, не буду двигаться.
— Подлость всегда сочетается с трусостью, — обратился Лейхтвейс к Лоре, — и, пожалуй, человек этот достоин жить дальше, чтобы перенести все мучения нищенской старости. Но нет. Я обязан уничтожить его, я должен стереть его с лица земли. Обнажи свою грудь, Илиас Финкель, через минуту все будет кончено.
С этими словами Лейхтвейс выхватил кинжал, на лезвии которого еще виднелась запекшаяся кровь.
— Ты видишь эту кровь? — спросил он Илиаса Финкеля, который при виде кинжала упал навзничь. — Это кровь твоего сообщника, кровь Пьетро Ласкаре, который поплатился жизнью за общение с тобой. Убив его, я обязан убить и тебя.
Лейхтвейс занес над евреем руку с кинжалом. Илиас Финкель пронзительно вскрикнул и заплетающимся языком проговорил:
— Даруй мне жизнь! Я подарю тебе миллион! Миллион прусских талеров! Сегодня же ночью я отдам их тебе, и если ты умен, то получишь гораздо больше.
— Миллион талеров? — в недоумении произнес Лейхтвейс. — Ты ума лишился? Страх помутил твой ум? Откуда у тебя миллион?
Илиас Финкель, видимо, переживал ужасную внутреннюю борьбу. Это была борьба жадности и алчности с желанием влачить дальше жалкое существование. Но чувство самосохранения взяло вверх. Дрожащими руками Илиас Финкель расстегнул жилет и вынул из потайного кармана лист бумаги.