Лора нежно прижалась к мужу и восторженно воскликнула:
— А все-таки мы с тобой принадлежим друг другу и потому неизмеримо богаты! Пусть люди осуждают и презирают нас, пусть проклинают и жалеют меня, что я ушла из знатного замка в разбойничью пещеру. Люди ведь не знают, сколько счастья, сколько радости, сколько блаженства я испытала в этой мрачной пещере вместе с тобой, мой дорогой, мой ненаглядный.
Снова приникла она головой к груди Лейхтвейса, и солнце яркими лучами озарило счастливую чету. Вдруг Лора встрепенулась. Разбойники приготовили снова колымагу и собирались продолжать свой путь.
Вскоре разбойники поехали дальше; Зигрист, Бруно и Отто шли пешком, снова наряженные могильщиками, Рорбек сидел на козлах и правил лошадьми, а Лейхтвейс ехал верхом на коне.
Рыжая Адельгейда была доставлена в замок. Крестьяне издевались над нею всю дорогу и осыпали ее насмешками, то и дело дергая веревки, которыми она была связана.
— Живее, Красная мамзель! — кричал какой-то коренастый мужик, размахивая своей дубинкой над головой Адельгейды. — Сегодня мы рассчитаемся с тобой! Довольно ты издевалась над нами и обходилась, как с собаками. Теперь на нашей улице праздник, и мы проучим тебя. Двигайся скорее, рыжая, живей!
Но больше всего Адельгейде пришлось вытерпеть, когда толпа дошла до деревни. Из всех хижин высыпали женщины навстречу возвращающимся крестьянам; когда они узнали о кровавом исходе боя, о числе убитых и раненых, то поднялся рев по всей деревне. Женщины накинулись на Адельгейду.
— Ты виновата во всем, проклятая! — кричала какая-то молодая женщина, муж которой был убит во время стычки. — Ты одна виновата, что в деревне теперь несколько вдов и сирот!
Она изо всей силы ударила жену палача по лицу. К счастью, Адельгейда успела быстро отвернуться, так что удар пришелся больше по ее плечу. Но все же она вскрикнула от боли и чуть не упала.
— Бейте ее, — кричали женщины, — облейте ее горячим маслом и кипятком! Это рыжая Адельгейда, которая околдовала нашего старого графа, так что он стал жесток и несправедлив к нам. Вздерните ее на ближайшем дереве, эту ведьму!
— Да, она настоящая ведьма! — визжала какая-то беззубая старуха, сидевшая на земле под деревом. — Ее надо сжечь или утопить. Если окажется, что она поплывет со связанными руками, то она человек, а если она потонет, значит, она ведьма и заслужила смерть.
Большинство крестьян отнеслось весьма сочувственно к этому предложению. По всей вероятности, Адельгейде тут же настал бы конец, если бы, к ее счастью, в эту минуту Ядвига не нагнала шествие и не приказала снова доставить рыжую женщину в замок, на суд к старому графу.
Крестьяне роптали, так как опасались, что старый граф будет слишком мягко судить Красную мамзель, но все же они не посмели ослушаться обожаемой молодой графини, а потому подчинились ее распоряжению. Чуть ли не вся деревня шла за арестованной до самого замка. Громкие проклятия, угрозы и брань сопровождали рыжую Адельгейду. Наконец ее довели до ворот замка. Ворота раскрылись, и Адельгейда вступила на порог того Дома, где она так долго хозяйничала и делала, что хотела. Теперь она вернулась сюда пленницей, осмеянной, презираемой и ненавидимой теми, кого она еще так недавно сама презирала.
Тем временем старый граф узнал со слов Ядвиги обо всем происшедшем. Он приказал привести рыжую Адельгейду. Долго смотрел он на нее печальными глазами, а потом сказал:
— Сама ты виновата во всем. Ты злоупотребила моим доверием и за мои благодеяния отплатила черной неблагодарностью. Мне грустно, что я должен судить и не могу простить тебя. Но я не могу сделать этого уже потому, что восстановлю этим против себя моих крестьян, которые должны убедиться, что я справедлив.
— К чему это длинное предисловие! — нагло воскликнула бывшая экономка, откинув голову назад. — Я знаю, что вы хотите убить меня. Мне известна ваша тайна, тайна вашей молодости, и я имею возможность покрыть вас позором и презрением, если разглашу, кто такой ваш сын.
По-видимому, рыжая Адельгейда хотела запугать графа этими угрозами, но, к ее изумлению, старик остался совершенно спокоен.
— Мне не страшны твои разоблачения, — ответил он, — ты можешь рассказывать кому угодно, что я отец разбойника Лейхтвейса. Меня ты этим не опозоришь и не осрамишь. А если бы даже люди были настолько несправедливы, что стали бы презирать меня за это, то я безропотно снесу этот новый удар, так как мне уже осталось жить немного. Тебе нечего бояться, что я велю убить тебя, хотя, в качестве верховного судьи в моих владениях, я располагаю правом присудить тебя к смертной казни, не дожидаясь на это разрешения уголовного суда в Висбадене. Но я этого не сделаю. Тебя постигнет кара во сто раз худшая смерти, если только в душе твоей еще осталась искра порядочности.
Граф обратился к старшине, который вошел в комнату вместе с несколькими крестьянами.
— Вот эта женщина, — сказал он, — в течение дня будет содержаться в тюрьме, а с наступлением ночи она будет высечена на поляне за деревней. После этого вы натравите на нее собак и выгоните ее из деревни.
Услыхав этот ужасный приговор, рыжая Адельгейда содрогнулась и посмотрела на графа, как бы не веря тому, что столь ужасные слова произнес тот самый человек, который раньше был всегда так мягкосердечен и добр.
— Высечь меня? — встрепенулась она. — Натравить на меня собак?! Неужели вы осмелитесь привести в исполнение этот приговор? Неужели вам не страшна моя месть? Подумайте сначала, граф Шенейх. Вы знаете, что я не из тех, кто легко забывает и прощает. Клянусь вам, что я сумею вам отомстить, если вы опозорите меня. О, вы побледнели, вы испугались! Вы теперь уже боитесь моей мести! Но я клянусь, что если вы не возьмете обратно этот приговор, то я не успокоюсь до тех пор, пока не уничтожу весь ваш род! Я погублю вон ту девушку с розовыми щечками и улыбкой святоши! Всех вас я уничтожу, а вместе с вами и того, кто стал вам так дорог сегодня ночью!
Действительно, старый граф испугался, слушая рыжую Адельгейду; он охотно взял бы обратно свой приговор. Но он не мог этого сделать: крестьяне смотрели на него в упор — они были уверены, что он, как верховный судья, не может уничтожить свой собственный приговор.
— Уведите ее, — дрожащим голосом произнес старый граф, — сегодня, с наступлением сумерек, сделайте то, что я приказал. Эта женщина никогда больше не должна показываться у нас. Пусть вернется к своему мужу, висбаденскому палачу.
Крестьяне вытащили Адельгейду из комнаты. Ее отвели в темницу, куда не проникал ни один луч света, и там ей дали кусок сухого хлеба и кружку воды. Под вечер вся деревня пришла в движение. Можно было подумать, что настал большой праздник. Изредка раздавались крики:
— Сегодня в Шенейхе большое торжество! Сегодня мы избавимся наконец от Красной мамзели! Мы выгоним ее из деревни, натравим на нее собак и так высечем, что она не так скоро забудет нас!
На большой поляне вблизи деревни собрались чуть ли не все крестьяне со своими семействами. Луна ярко светила, и звезды горели в вышине. Посередине поляны был воздвигнут толстый столб. Возле столба стояло два здоровенных парня, которым на этот раз было поручено исполнять обязанности палачей. В руках они держали кожаные бичи, которыми со свистом размахивали в воздухе. У подножия столба было воздвигнуто маленькое возвышение шириной в стол.
Вдруг собравшаяся толпа заколыхалась и все взоры обратились в сторону деревни, откуда приближалась печальная колесница. На ней сидела рыжая Адельгейда. Ей надели на голову соломенный венок, а в руки дали букет из крапивы и чертополоха. Колесницу, в качестве почетной стражи, сопровождали шесть молодых крестьян. На поляне даже выстроился «оркестр», инструментами служили разбитые горшки, воронки, глиняные кувшины и какая-то старая, дырявая труба, а старый, полупомешанный деревенский портной извлекал невозможные звуки из полуиспорченного контрабаса.
Лицо Адельгейды как бы застыло без всякого выражения; она совершенно не шевелилась, когда шла на невероятный, невыносимый позор, ее своеобразная красота еще резче бросалась в глаза. Когда телега доехала до места казни, старшина подал знак, и Адельгейду сняли с нее. Молодые парни хотели отнести ее к позорному столбу, но она без всякого смущения громко воскликнула: