А женщина из лачуги – та, которой нужны были новые миски и горшки – спросила мужа: Ну что, видел машину с посудой, а муж ответил: Видел и даже остановил, но потом отпустил. Почему. Поглядела бы ты на водителя, сделала бы то же самое.
Сиприано Алгор затормозил, опустил стекла с обеих сторон и принялся ждать, когда его ограбят. Не так уж редко бывает, что от ударов судьбы мы падаем духом – и так низко, что становимся жертвой столь же или даже еще более драматических решений. Приходит минута, когда оскорбленный, подавленный неудачей человек вдруг слышит голос: Да пропади оно все пропадом – и тогда в соответствии с особенностями места и времени либо выбрасывает последние деньги на покупку лотерейного билета, либо швыряет на игорный стол по наследству доставшиеся отцовские часы и серебряный портсигар, подаренный некогда матерью, и ставит на красное, хоть и видел, что оно выигрывало пять раз подряд, либо в одиночку выскакивает из окопа и, уставя штык, бежит на вражеский пулемет, или вот останавливает свой пикап, опускает в нем стекла, потом открывает в кабине двери и ждет, когда же со всегдашними дубинками, непременными ножами и меняющимися от случая к случаю надобностями придут его грабить люди из лачуг: Если те не захотели, пусть хоть эти возьмут, такова была последняя мысль Сиприано Алгора. Минуло десять минут, но никто не явился совершить вожделенный ему грабеж, потом прошло четверть часа – но даже собака не выбралась с обочины и не задрала заднюю ногу на колесо, не обнюхала пикап, и лишь после того, как и полчаса канули в никуда, возник наконец человек вида столь же неприятного, сколь и неопрятного, и спросил у гончара: Проблемы, помочь, могу подтолкнуть, аккумулятор, наверно, сел. Ну, что говорить, если даже у самых крепких духом случаются моменты необоримой слабости, когда тело не в состоянии сохранить стойкость, которой долгие годы учил его этот самый дух, стоит ли удивляться, что предложение помочь, к тому же исходящее от человека с наружностью бандита, затронуло самые сокровенные струны в душе Сиприано Алгора, да так затронуло, что из угла глаза выкатилась слеза: Нет, спасибо большое, сказал он, но в следующий миг, когда милосердный киринеянин[1] уже шел прочь, выскочил из кабины, подбежал к задней двери, открыл ее, крича при этом: Эй, дядя, поди-ка сюда.
Тот остановился: Чего, передумал, помочь все же. Да нет, не в том дело. А в чем. Подойди сюда, будь любезен, настаивал Сиприано Алгор и, когда просьбу его уважили, сказал: Возьми-ка полдюжины мисок, жене снесешь в подарок, и этих вот суповых полдюжины тоже, держи. Да за что же, я же ничем тебе не помог, впал тот в недоумение. Какая разница, считай, что помог, а если нужен кувшин для воды, бери и кувшин. Вот кувшин мне и вправду нужен. Ну и забирай, тащи-тащи. Гончар составил миски горкой, мелкие вниз, глубокие сверху и водрузил их на левую руку встречного, согнутую и прижатую к груди, а поскольку с пальца правой уже свисал у того кувшин, не нашел облагодетельствованный ничего лучше банального «спасибо» и учтивого наклона головы, который на удивление плохо вязался с его социальным статусом, и значит это, что несравненно лучше мы понимали бы житейские сложности, будь наше усидчивое усердие употреблено на постижение противоречивости явлений, а не на их тождественность и связь, ибо те обязаны объясняться сами собой.