Павла машинально жевала свой бутерброд.
– И вы совершенно правы, Павла... Есть вещи, о которых вслух, с экрана, не говорят. И даже мы не говорим – не нужно... Но от нашего молчания эти, как я сказал, вещи, они ведь из жизни не исчезают, нет?
Розовая колбаса вдруг встала у Павлы поперек горла – таким внезапным и сильным было беспокойство. И от Дарнеца, конечно, ничего не укрылось; он развел руками, как бы демонстрируя добрые намерения:
– Нет, Павла, то есть да, вы правильно подумали, но в этом нет ничего странного или страшного... Я журналист, но вторая моя работа – консультант в центре психологической реабилитации...
Она справилась наконец с горлом и мужественно заглотнула полупережеванный кусок.
– Вам дико, что я буду говорить с вами о Пещере. Поверьте, дело стоит того, чтобы эту неловкость преодолеть...
– Какое дело? – выдавила Павла.
Дарнец вздохнул. Улыбнулся. Соединил кончики растопыренных пальцев:
– С вами приключилась редкостная история. Три раза подряд...
– Откуда вы знаете?!
Неизвестно, как это выглядело со стороны. Павла сделала все возможное, чтобы ее лицо оставалось бесстрастным – во многом ей помогло сознание, что она сидит посреди людной площади. Что все вокруг только на нее и смотрят...
Дарнец усмехнулся:
– Не волнуйтесь, Павла. Это закон восприятия – в людном месте на нас никто не обращает внимания... Ваш шеф у себя в кабинете. Не волнуйтесь так.
– Откуда вы знаете про...
– Случай столь вопиющий, что укрыться от нас он просто не мог. Это... какое-то феноменальное везение. При том что ваш... сааг приложил все свои немалые силы, чтобы это везение оборвать. Он, можете поверить, сам потрясен не меньше вашего...
– Верю, – процедила Павла сквозь зубы. – Я, знаете, как-то всегда надеялась, что телефоны доверия – это именно телефоны ДОВЕРИЯ, если бы я знала, что после одного случайного, под настроение, звонка...
– Павла, дорогая... Ваш звонок тут совершенно не при чем. Если бы центр психологической реабилитации не имел собственного доступа к информации Триглавца... поверьте, множеству наших соотечественников пришлось бы очень плохо. Знаете, за свою практику я перевидал столько людей, нуждающихся в помощи...
– Я не нуждаюсь в помощи, – сказала Павла резко. Впрочем, в какой-то момент в ее душе шевельнулся слабый и теплый червячок – а что, если взять да и переложить свои страхи на узкие плечи Дода Дарнеца...
– Я встречал и продолжаю встречать множество людей, нуждающихся в помощи, – невозмутимо повторил ее собеседник. – В частности, в вашей помощи, Павла.
Некоторое время она молчала, удивленно разглядывая огрызок недоеденного бутерброда.
– Я объясню... – ее собеседник отхлебнул от чашечки. – Ежедневно тысячи людей несут в Пещеру свои комплексы и страхи – волокут этот мусор в чистый и честный мир, где место только честной борьбе и первозданным инстинктам. Ежедневно сотни людей звонят по телефонам доверия, потому что им кажется, что в Пещере что-то не так, что их поведение выходит за привычные рамки... Речь не идет о маньяках-садистах, которым, к сожалению, почти невозможно помочь. Речь не идет о прирожденных жертвах, которые, увы, заканчивают свой путь уже в юности... Речь идет о людях, которые каждый день чувствуют то же самое, что чувствовали вы, набирая телефон доверия... Помните?
Павла невольно поежилась.
– Вот-вот... И наша с вами цель – объяснить этим людям, что ничего ужасного с ними не происходит. Что жертва, даже загнанная в угол, имеет шанс на спасение... Да, я не сказал вам, что примерно восемьдесят процентов консультируемых нами – по ориентации неагрессивны.
Павла молчала.
Дарнец второй раз ее ошеломил – как-то так незаметно получилось, что из полосатой больничной пижамы Павла вдруг переселилась в белый крахмальный халат. Дарнец пил свой чай и беседовал не с пациенткой, а с коллегой и соратницей, чей совет для него исключительно важен.
– Павла... Феномен, который вы продемонстрировали, называется ярко выраженным антивиктимным поведением. Наш центр будет благодарен, если вы поможете нам в работе... Поучаствуете в некоторых исследованиях, нечто вроде социологических опросов... Собственно, очень трудно объяснить на пальцах, но я гарантирую вам интересную работу, общество умных обаятельных людей... И полнейшую конфиденциальность, Павла. Понимаете?
Она все еще молчала, ей казалось, что за стеклянными стенками кафе прошли годы и годы, что Раздолбеж постарел и вышел на пенсию, что кассеты Рамана Ковича развалились от времени, что здание телецентра сто раз перестроили, что Митика нянчит внуков – а она все еще горбится над розовым объедком колбасы, и человек, сидящий с ней за одним столиком, полностью заморочил ей голову и размягчил мозги.
– Можете сейчас не отвечать. Просто подумайте... Повторюсь – я понимаю, насколько эта тема деликатна. Насколько вы серьезно к этому относитесь... Но, возможно, именно с вашей помощью будет совершено открытие... которое спасет от безумия тысячи людей. Вы подумаете, Павла?..
– Подумаю, – сказал она почти с облегчением.
Потому что странный разговор, кажется, исчерпал себя и подошел к концу.
В гулком подъезде с высокими потолками пахло влажной пылью; у лифта стояла огромная, на голову выше Павлы, девица в экстравагантном макияже – ей, по-видимому, никто никогда не говорил, что темно-коричневых губ у здоровых людей не бывает. Девица смерила Павлу холодным равнодушным взглядом – так, будто перед ней внезапно возник в воздухе некий неодушевленный предмет; Павла, которая боялась стерв и стыдилась этого своего страха, гордо прошествовала мимо – к лестнице.
Кович жил на четвертом этаже. Ступенек, ведущих к нему, оказалось неожиданно много, но Павла не сетовала – пусть дорога будет подлиннее. Предстоящая встреча ее вовсе не радовала; некоторое время постояв на просторной площадке и проводив глазами лифт, уносяший ввысь девицу с коричневыми губами, Павла встала наконец перед дермантиновой дверью, которая, между прочим, снабжена была замком.