– В Голландии не числится пропавшей женщина, которая соответствует ее описанию, – сказал Полак. – Зачем она пользовалась вымышленным именем, если была обычной туристкой?
Он знал, что делает. Местные не хотели представлять Вахтера и эту женщину как контрабандистов, а вымышленное имя подразумевало именно эту версию. Настоящих убийц просто устранили.
– Возможно, она не хотела, чтобы ее нашел муж. Возможно, она искала здесь свою любовь. Я покажу вам, что сделал преступник Ум Пен с вашими соотечественниками, – сказал Шук Рин, протягивая Полаку пачку фотографий, лежавших на столе.
Это были большие черно-белые фотографии, каждая со штампом в правом нижнем углу и отдельным номером. Фотографии были вставлены в белые рамки и напечатаны в мягких полутонах – работа мастера.
Казалось, их хотели представить зрителю в том порядке, который намеренно нагнетал драматизм ситуации, а может – просто аккуратно складывали в стопку, вытаскивая из кюветы с проявителем. На первой фотографии – изображение микроавтобуса, снятого издалека, и двух машин у решетки. На следующей Полак узнал кровавые следы. Затем трупы между двумя машинами. Сначала лишь очертания, но шаг за шагом фотограф медленно приближается, будто хочет подчеркнуть уважение к этим двум мертвым, лежащим вместе.
Теперь их можно идентифицировать. Вахтер лежит на левом боку, вытянув левую руку, на которой покоится голова женщины. Левой рукой она обнимает его, ладонью дотрагиваясь до головы. Они касаются друг друга лбами. У обоих открыты глаза, во взглядах – ни тени ужаса.
Полак узнал Вахтера. И хотя его мертвое лицо было серым, оно казалось каким-то свежим. Миловидная женщина походила на бывшую жену Вахтера.
Они выглядели молодо.
И тут Полаку попалась на глаза фотография, которая – так екнуло сердце! – навсегда врежется в память. Сначала он решил, что видит рыбок. Да, конечно, Ум Пен, рыбки, – думал он, глядя на нитевидную блестящую массу между Вахтером и женщиной. И лишь потом сообразил, что это их кишки. Кишки, вывалившиеся из животов и смешавшиеся в бесформенный извилистый клубок, от которого мороз бежал по коже.
Шеф полиции злорадствовал.
Далее следовали крупные планы кишечной массы, напечатанные с той же скрупулезностью, что и остальные снимки.
– Ратанакирийская точность, – сказал Джорж, но слова его прозвучали не к месту.
После просмотра фотографий Шук Рин подписал листок бумаги и протянул Полаку.
– Казнь преступника Ума Пена состоится завтра, в шесть часов утра, в тюрьме «Туол Эк». За вами в гостиницу заедут в четыре часа.
Полак положил бумагу в карман – его входной билет. Вот какой билет следовало иметь Вахтеру.
Полак лежал в кровати. Мейнсхейренланд хотел еще заехать в «Конкорд» и посетить могилу неизвестной контрабандистки, но у Полака не было сил. У него болела голова от жары, разницы во времени, недосыпа, проявленной им трусости на встрече с Софалом, отсутствия выбора, от всех этих кишок и отрубленных голов, изувеченных трупов – от перекипевшего супа из жизни и смерти в Ратанаке.
В ходе многовековой эволюции человеческие животы тщательно утрамбовывались девятиметровыми кишками, но стоило только распороть живот, как кишки вываливались наружу. Полак словно поднимался в воздух над парковкой, над фотографиями, он приближался, отдалялся, взлетал выше, делал круги и все видел, но каждый раз возвращался к этим кишкам, этим лицам, к ужасающим объятиям этих двух людей. Шук Рин мог врать сколько угодно, но это была правда. Они любили друг друга.
Однако в это никак не верилось.
В Ратанаке тебя могли ограбить и убить как простого туриста, но только не тогда, когда ты приятель крупного наркодельца. И не вместе с женщиной, путешествующей под чужим именем. И не на парковке. И все-таки это было правдой. Они были возлюбленными и наркокурьерами одновременно.
Он представил себе Эгона Вахтера, каким знал его полжизни назад. Полак был тогда самым молодым редактором крупного журнала. Зенит его славы. Редакция находилась в старом центре города. Бывало, когда он допоздна засиживался над статьей, а потом пешком шел домой, он проходил по небольшому каналу мимо подъезда дома, сплошь уставленного велосипедами, а из открытой двери доносились голоса и музыка. Как-то раз, заглянув внутрь, он попал на вечеринку, где пили, танцевали, занимались любовью и курили марихуану. Это было общежитие студенческой корпорации «Грим». Его никто ни о чем не спрашивал – ни в первый раз, ни потом. Долгое время он регулярно туда наведывался. В «Грим» приходили хорошенькие женщины, и он сохранил приятные воспоминания о трех-четырех коротких романах.