— Я не совсем понимаю, — сказал сердито вполголоса мистер Блэквуд. — Ведь его запрашивали не об этом, а о другом: о том диктаторе на юге России.
— Вероятно, он знает, о чем ему надо говорить, — ответил Клервилль с легким раздражением. Он считал Ллойд-Джорджа гениальным человеком и верил ему слепо почти во всем. Так Буало утверждал, что и в медицинских вопросах гораздо больше верит Людовику XIV, чем всем врачам вместе взятым. Кроме того, этому американцу, как Мусе, слишком многое очевидно не нравилось в Англии.
Мистер Блэквуд перестал слушать. «Да, что-то делает все дурным и ненужным, — снова подумал он и вспомнил о своей тяжелой болезни, о племяннице, которая так корректно ждала его смерти. „Однако было и хорошее“, — неожиданно ответил мистер Блэквуд на вопрос, которого себе не задавал. „Начало жизни было трудное, но потом все шло так удачно. Работа, живое дело, успех, почет, власть, настоящая власть, все это доставляло прежде так много радости. Худший грех неблагодарность Творцу…“
Заглядывая изредка в белый лист, Ллойд-Джордж давал объяснения по заданным ему вопросам. Пока он говорил, всем казалось, будто он именно на эти вопросы и отвечает. Но впоследствии никто не мог вспомнить, что именно ответил первый министр. Интонации его становились все значительнее, улыбка исчезла, голос изменился, — это теперь был голос большой сцены второго действия. — «Кто, кто может понять, что происходит в сыпучих песках России? — вдруг вскрикнул Ллойд-Джордж, подняв руки. — Туман, туман, куда ни повернешь, туман!» — глухо, почти с отчаянием, проговорил он. Многие из слушателей вздрогнули, и даже военный министр, тоже отличный оратор, почувствовал волнение: слова, жест, глухой голос Ллойд-Джорджа, все это было настоящим произведением искусства. Первый министр объяснял палате, что в России огромные территории переходят от белых к большевикам, от большевиков к белым, — кто победит, неизвестно. Однако, — голос его вдруг прозвучал резко, — однако, бесполезно скрывать от палаты, что дела адмирала Колчака идут очень плохо.
Члены палаты взволнованно переглядывались, хоть в этом сообщении тоже не было ничего нового: все из газет знали, что белая армия в Сибири отступает. Военный министр все тревожнее ерзал на месте. Ллойд-Джордж искоса на него посмотрел и снова заговорил об услугах, оказанных Россией во время войны. У Англии есть долг чести в отношении русского народа. Тем не менее, — он остановился, как бы соображая, можно ли открыть всю правду, — и, чеканя каждое слово, с необыкновенной силой в выражении, сказал, что люди, имеющие честь управлять государственным кораблем Великобритании, не могут и не должны забывать о некоторых основных принципах британской политики в отношении России: «Большой государственный человек, принадлежавший к консервативной партии, лорд Биконсфильд, утверждал, что великая, все растущая, принимающая колоссальные размеры Россия, надвигающаяся, как ледник, на Персию, на Афганистан, на Индию, представляет собой самую страшную опасность, которая когда-либо грозила Британской империи».
В зале была совершенная тишина. Ллойд-Джордж помолчал, давая возможность палате оценить всю силу сказанного. Затем он вздохнул, заглянул в белый лист и, точно вспомнив о чем-то малосущественном, совершенно другим голосом, — снова голосом первого действия реалистической пьесы, — добавил: его спрашивали, сколько именно денег истратило британское правительство на помощь белым русским генералам. Он не может, к сожалению, сказать с совершенной точностью, но, во всяком случае, эта сумма превышает сто миллионов фунтов.
На скамьях противников правительства опять поднялась буря. «Позор, позор!» — закричал левый полковник. Осведомленные люди переглядывались все значительнее слова главы кабинета заключали в себе прямой выпад против военного министра, — все знали, что деньги на поддержку белых армий тратились по его настоянию. Военный министр побагровел. Он было привстал, хотел что-то сказать, но сдержался. В небесно-ясных глазах Ллойд-Джорджа снова выразилось изумление: он совершенно не понимал, почему его слова вызывают такое волнение. Когда спокойствие восстановилось, он сказал, что не сожалеет об истраченных суммах. Но достаточно ясно всем: британские деньги не могут так расходоваться долго. — «Слушайте! Слушайте!» — закричал с торжеством вождь оппозиции.
Поднялся пожилой, усталого вида человек с высоким, переходящим в лысину, лбом, с умными глазами, в которых, видимо, навсегда установилось выражение удивленной печали. Одет он был плохо; над сбившимся набок галстухом торчал высунувшийся язычок двойного воротника, через весь жилет шла цепочка с огромным брелоком.
Мистер Блэквуд не расслышал первых его слов, — разобрал только, что говорит он о большевиках. На галерею доносились отдельные фразы: «Вся их история есть летопись убийств и злодеяний… Нельзя вести переговоры с таким правительством… „Морально недопустимо и невозможно…“ — „Кто этот субъект?“ — хмуро спросил мистер Блэквуд, отрываясь от своих мыслей, — „Это один из знатнейших людей Англии, лорд Роберт Сесиль“, — ответил Клервилль, с видимым удовольствием произнося знаменитую фамилию. „Неужели это он? Я забыл, каких он взглядов?“ — „Никто не может сказать, каких взглядов лорд Роберт Сесиль. Он во многом левее социалистов, но значится независимым консерватором“. — „Почему же он значится консерватором, если он левее социалистов?“ — „Потому, что он сын маркиза Сольсбери“.
Мистер Блэквуд пожал плечами. Он попытался вслушаться в слова Сесиля. Ему показалось, что слушают этого члена палаты без большого внимания: он явно говорил не к делу. Первый министр поглядывал на него с нетерпением; они, видимо, недолюбливали друг друга. Лорд Роберт Сесиль заговорил об убийстве царской семьи. «Неслыханное убийство ни в чем неповинных детей…» — донеслось на галерею. Левый полковник вскочил с возмущенным видом. «Какие доказательства есть у достопочтенного джентльмена, что эти убийства совершены по приказанию советского правительства или хотя бы только с его согласия?» — с негодованием закричал он.
Больше мистер Блэквуд ничего не мог разобрать. Лорд Роберт Сесиль, махнув рукой, сел с устало-безнадежным видом.
Ллойд-Джордж вдруг точно вспомнил о левом полковнике. Лицо первого министра снова просияло улыбкой. Он сказал, что переходит, в заключение, к шестьдесят шестому вопросу. Однако, ему не совсем понятно, чего именно хочет его храбрый друг, интересующийся взаимоотношениями между генералом Деникиным и Петлюрой. По-видимому, он покровительствует Петлюре (послышался смех) и ни за что не желает, чтобы оружие, доставленное Англией генералу Деникину, употреблялось против Петлюры? Это очень ценная мысль, сказал бархатным голосом Ллойд-Джордж, но правительство не совсем уверено, что ее можно осуществить. Очевидно, по мысли достопочтенного члена палаты от Ньюкастла, британское правительство должно заявить генералу Деникину: «Мы вам дали, генерал, оружие для борьбы с большевиками; если же на вас нападет кто-нибудь другой, например, Петлюра, то сделайте одолжение, отложите тотчас в сторону британские ружья и британские патроны, достаньте какие-нибудь другие ружья и зарядите их какими-нибудь другими патронами…»
Конец фразы Ллойд-Джорджа потонул в общем смехе палаты. «Какой удивительный оратор! — подумал мистер Блэквуд, — ни один актер не сказал бы этого лучше…» Первый министр сел очень довольный, — полковник был уничтожен. Правительственное большинство шумно выражало восторг. Руль повернулся ровно настолько, насколько можно было его повернуть в этот день.
XXIII
…Торговались же они упорно. Бутлер предлагал тысячу имперских талеров, с уплатой тотчас после дела, — а потом будет много больше. Деверу изображал на лице полное пренебрежение: «Тысяча талеров! Много больше. — что такое „много больше“? И кто будет платить?» — «В Вене», — таинственно отвечал Бутлер. Деверу только сердито смеялся. — «Что такое: „в Вене“? Вероятно, его считают дураком?» Однако загадочный ответ интриговал его: почему за дело будут платить в Вене? Корректность не позволяла прямо спросить, о ком идет речь. Бутлер сказал: «об одном человеке». — «Да безопасно ли еще дело?» — «Вполне безопасно». — «И повышение по службе?» — «Твердо обещано». — «Кем обещано?» — «Сначала надо получить ответ». — «Да может, что противное чести?» — «Напротив, совершенно напротив!» — «Да в чем же все-таки дело? — спрашивал Деверу, — кто такой?» — «Сначала нужно дать ответ». — «Да как же дать ответ, когда не знаешь, о ком идет речь!» — «Сначала нужно дать ответ», — упорно твердил Бутлер. Деверу понимал, что он прав. Думал, думал: Бутлер честный человек, поверить ему можно. Кому-то нужно от кого-то освободиться, дело житейское. За последние три года Деверу видел не одно такое дело, кое в чем и участвовал. Он согласился, поклялся честью, что никому не проговорится ни единым словом, — и обомлел: дело шло о герцоге Фридландском!