— Слабый народ пошел нынче. Я вот до ста лет не болел, ни знахарей, ни докторов не знал. На свадьбе мог танцевать сколько хочешь. Никакой работы не боялся. Да, кто в молодости меня не видел, тому лучше бы не видеть меня и в старости. Мало кому уступал я в меткой стрельбе и в лихой джигитовке, мог один съесть полбарана, был желанным гостем на всех праздниках…
Рассказывая, он мастерил алабашу. В отличие от обычной алабаши — принадлежности пастуха и охотника, эта должна была стать нарядной тростью. Для такой трости вырубался подходящий ствол из ореха или самшита. С дерева удалялась кора, а мелкие боковые ветки не срезались, и, пока они не потеряли гибкости, мастер в соответствии со своей прихотью обвивал их вокруг основного ствола. Еще наряднее трость становилась после высыхания, когда дерево приобретало цвет старой кости.
Изделия Алхаса охотно раскупались паломниками на память о святых местах, и это помогало семье сводить концы с концами.
Аджин предложил Феде осмотреть их жилище. Небольшой домик под камышовой крышей был сплетен из прутьев рододендрона и обмазан глиной. Если о достатке семьи здесь судили по количеству подушек и одеял, которые абхазцы складывают горой на видном месте, то у Аджина в доме эта горка была невелика; от лежавшего сверху одеяла, сшитого из лоскутков, рябило в глазах. Колышки в стенах, служившие для подвешивания оружия, бурок и прочей одежды, почти все пустовали. Так же и в амацурте — летней кухне — крючки, на которых обычно висят корзины с фасолью и кукурузой, коптятся мясо и сыр, были пусты. Вся посуда в доме была деревянной.
Между тем в кухне и на заднем дворике шла суета; женщины шмыгали мимо, озабоченно переговаривались.
Когда приятели вернулись к Алхасу, возле него уже стоял низкий столик с закусками, в центре высился кувшин с восковой водой — прохладным, пахнущим медом напитком. Следом за ними появилась Асида — так звали сестру Аджина — с кувшином для омовений.
Федя уже начал привыкать к остроте кавказской кухни и теперь отдал должное фасоли, перетертой с грецкими орехами и красным перцем, свежему сыру, огородным травам и кореньям.
Когда с едой было покончено, Аджин предложил перейти к другому столу, чтобы поужинать. Федя был немало удивлен, полагая, что ужин уже позади. Ничуть не бывало: в глубине двора возле очага, под открытым небом, стоял другой стол, где их ждала горячая мамалыга. Старый Алхас с помощью Аджина поднялся и, опираясь на посох, тоже перебрался к очагу. Здесь все сели по-европейски — на низкие самодельные табуретки.
Мамалыга была приготовлена с молодым сыром. Федя не заставил себя упрашивать и наелся изрядно. Но едва он отодвинул пустую тарелку, как на столе появилось блюдо с кусками зажаренной курицы. Хотя обилие кушаний никак не вязалось с бедностью жилища, Федя сделал вывод, что горцы живут не так уж плохо. И несмотря на сытость, он отдал должное и этому блюду, макая мясо в фруктовую подливку.
— А почему они не едят с нами? — спросил он Аджина, показав глазами на мать с дочерью, хлопотавших возле кухни.
— Разве им место здесь?.. Застолье — дело мужское.
— Вот уж не ожидал от тебя такого! — шепотом возмутился Федя. — И это после того, как у нас произошла революция…
— Э-э, дорогой, при чем здесь революция? Они и так много распоряжаться стали.
В присутствии Алхаса Федя не стал продолжать разговор, но твердо решил провести с Аджином разъяснительную беседу, как только представится случай.
У матери Аджина — Харихан было озабоченное, усталое лицо; улыбка проступала на нем лишь в тех случаях, когда она обращалась к гостю. Возможно, раньше она была привлекательной, карие глаза были по-прежнему красивы, но лицо исхудало и покрылось ранними морщинками. Жилистые, покрытые мозолями и шрамами руки красноречиво говорили о годах непосильной работы. Но перед юностью дочери жизненные невзгоды пока были бессильны. Асида прислуживала мужчинам с бессознательной грацией. Иногда Федя перехватывал ее взгляд, исполненный веселого любопытства, и мальчику приходилось употреблять немало усилий, чтобы не засматриваться на Асиду.
Между тем пир еще не кончился: девочка унесла остатки курицы и поставила на стол чашку с пирожками. Это было уже слишком! Но как ни отговаривался Федя, хозяева заставили съесть хоть один пирожок.
— Кушай еще, дорогой, — настаивал Аджин. — Кто тебя уважает, тот и живот твой уважает.
— Ну, уж нет, хватит! — решительно возразил Федя и для убедительности похлопал себя по животу — он и впрямь был как барабан.
Асида унесла столик, мужчины остались сидеть возле очага. Темнота уже опустилась на землю; пламя вспыхивало и опадало, то урывая у ночи широкий круг света, то снова сужая его. Мать с дочерью устроились с вязаньем поодаль, оттуда доносилось их шушуканье. Старый Алхас закурил трубку и окружил себя облаком дыма.