Минуло часа два, но Асида не появлялась. Зато неизвестно откуда взялся Худыш. Он покрутился возле Феди, недоумевая по поводу его странного поведения, затем сделал попытку пригласить Федю в дом: направился в сторону калитки, оглядываясь и усиленно размахивая хвостом. Убедившись в тщетности своих усилий, Худыш скрылся.
Асида так и не показалась. Федя ушел, весь день бродил по улицам, надеясь где-нибудь ее случайно встретить.
На следующее утро Федя снова сидел в засаде. Теперь все дни его начинались так… А Асиды все не было и не было.
Аджину о своих переживаниях Федя, понятно, не говорил. Они виделись ежедневно, вместе ходили в горы за сушняком для духана. Благодаря этим прогулкам Федя познакомился с окрестностями, побывал в соседних селениях.
Погруженный в свои думы, Федя не замечал, что его друг все чаще кидает на него хитроватые, веселые взгляды.
Но, как говорится, то, что имеет начало, имеет и свое продолжение.
Однажды, подходя к городу, Федя оказался у болотца, образованного протекавшим здесь ручейком. На берегу сидела Асида. Одетая в пестрое ситцевое платье, она поднималась из травы подобно горному цветку.
Асида пасла буйволенка. Тот уже наелся и стоял с блаженным видом по брюхо в болотной жиже, пережевывая жвачку.
Как долго Федя ждал этой минуты! Сколько раз он рисовал себе эту встречу, сколько мысленно говорил красноречивых слов! Но сейчас, хоть тресни, не знал, как подойти и с чего начать разговор. В памяти не вовремя всплыла фраза: «Кавалер, честь дамы зависит от вашей скромности». Чего-чего, а скромности было предостаточно. Вернее, это была робость, от которой цепенел язык и подгибались колени.
Федя уже решил было повернуть назад, но, на счастье, Асида увидела его. Она ойкнула и прикрыла лицо платком, а лукавые глаза с любопытством смотрели на него. Едва передвигая ноги, Федя подошел и сказал:
— Здравствуй. — Назвать ее по имени у него не хватило смелости.
— Здравствуй, — ответила Асида и приспустила платок. Какой счастливый случай посылала Феде судьба! Но в голову опять лезли какие-то дурацкие слова: «Как счастлив я, мадам, быть сегодня вашим кавалером!» или «О благоуханная роза хорассанских садов!».
Асида оказалась находчивей.
— Садись сюда, — она показала на место рядом.
Он сел, преглупо улыбаясь, по-прежнему не зная, с чего начать разговор. Асида снова пришла на выручку:
— Расскажи, какая Москва?
Федя понемногу приходил в себя. Что ж, на этот раз он был не прочь рассказать про столицу и живописал ее с таким видом, точно вернулся оттуда вчера. При этом он вдохновенно черпал подробности из воспоминаний о родном Смоленске — благо там тоже был кремль, а Москву-реку с успехом заменял Днепр.
Скоро Асиде стало известно, сколь замечательное под Москвой купанье, какое там изобилие рыбы, ягод и грибов.
Асида уже перестала закрываться платком, и Федя во время разговора все чаще поглядывал на ее лицо. Черты его не были совершенны, но кожа золотилась от загара, и румянец на щеках был цвета спелого персика. А когда глаза ее — черные, блестящие — встречались с глазами Феди, у него сладко замирало сердце. Он находил, что Асида просто красавица.
— Какой ты счастливый, — сказала она, когда Федя замолчал, — везде побывал. А я нигде не была, только один раз в Сухум-Кале.
— Ничего, Асида, — Федя решился наконец назвать ее по имени, — у тебя еще все впереди. Здесь тоже неплохо, — добавил он великодушно.
Она повела глазами.
— Хайт! Только горы и море, больше ничего.
— Вырастешь — везде побываешь.
— Я женщина: мое место в поле и у очага. А замуж выйдешь, куда поедешь…
— А ты не выходи, кто тебя заставляет.
— Придется, — промолвила она, трогательно вздохнув. — На моей люльке еще при рождении зарубки сделаны.
В предчувствии недоброго Федя спросил:
— Какие еще зарубки?
Со слов девочки он узнал, что существует так называемое люлечное обручение, когда родители дружественных семей уже при рождении сына и дочери устраивают помолвку и в память об этом делают на люльке зарубки, а в изголовье кладут пулю с зарядом пороха.
— Так что, видишь, я должна подчиниться воле покойного папы, — закончила Асида. Личико ее при этом было озабоченно-важное.
— Варварский обычай! — взорвался Федя.