— Разве слышал обо мне?
Федя молчал.
— Чего застыдился-то? — улыбнулся Иона. — Рыжим монахом называют? Так я и есть рыжий. А ты кто будешь?
— Меня зовут Федей… Федя Вахрамеев.
— Как же попал в эти места?
Не хотелось обманывать этого человека с добрыми утомленными глазами. Но и тайну выдавать было нельзя.
— Заблудился…
— От взрослых отстал, поди?
Федя был рад этой подсказке.
— Да, в Черкесию шли… — Он замолчал и мысленно выругал себя: это караван вынужден был туда через горы идти, а обычная дорога на перевал сворачивала далеко позади.
Но монах не стал изобличать его во лжи: то ли пожалел, то ли сам не знал дороги. Он грустно покачал головой:
— Досталось тебе; хорошо еще, что звери не напали.
— А больше вы никого не видели?
— Нет, не довелось.
— Бредил я? — с беспокойством спросил Федя.
— И бредил, и кричал во сне, и стонал громко.
— А что говорил?
— Да все «Киараз» какой-то поминал, голодных накормить обещался… Добрая у тебя душа. А больше ничего я не понял.
У Феди немного отлегло от сердца.
— Что за «Киараз» такой? — продолжал Иона. — Помнится, среди абхазских крестьян это слово в ходу было.
— Так у них содружество называется. А когда от меньшевиков Абхазию освобождали, партизанские отряды себе такое имя взяли.
— От кого, говоришь, освобождали?
— От меньшевиков.
Монах помолчал с минуту, о чем-то вспоминая, спросил:
— Ну и как, освободили?
— А то, как же, — усмехнулся Федя, — так дали, что те аж до самой Персии пятками сверкали.
— Кто же теперь краем правит?
Федя недоверчиво посмотрел на собеседника:
— А вы будто не знаете.
— Откуда мне знать? Слышал, что царя уже нет, так то давно было. От мирских дел в стороне живу. Видел красный флаг в городе, а что сие означает, не ведаю.
— Власть в руках рабочих и крестьян. А в том доме, где флаг, ревком помещается… революционный комитет, значит.
— Власть рабочих и крестьян? — задумчиво переспросил монах. — А партия как называется?
— Большевистская. Дядя Иона, вы что, в самом деле ничего не знаете? — У Феди даже дух захватило от удивления. Вот уж будет что порассказать!
— В девятьсот пятом году слышал о такой партии, — неуверенно сказал монах, — только запамятовал, чего они хотят.
— Не хотят… По всей России землю и фабрики у буржуев и помещиков отняли, — заговорил Федя. — Землю крестьянам поровну поделили, заводы рабочим отдали…
— Ишь ты, а помещики да буржуи не противились?
— Ну, ясно, не хотели! Гражданскую войну начали. Сначала, правда, наступали, да только куда им против Красной Армии! Конница Буденного как погнала их!
От возбуждения Федя повысил голос.
— Ладно, ладно, погоди, — перебил его монах. — Ты вот что скажи: эти большевики-то верующие или как?
Вот тебе на! Федя даже растерялся.
— Наоборот, безбожники все.
— А почему тогда по евангельским заветам поступают?
— Зачем по евангельским? Так Ленин учит.
— Это кто такой?
— Это… самый главный большевик, Председатель Совета Народных Комиссаров.
Федя долго с жаром рассказывал обо всем, чего не знал его новый знакомый. Тот лишь покачивал от удивления головой. Потом вдруг спохватился:
— Какой грех! Совсем голову потерял: тебе отдыхать надо, а я уши развесил, мирскими делами интересуюсь. Давай-ка спи да сил набирайся, а я дров на ночь заготовлю: вон как тепло-то выдувает.
Поверх рясы он накинул на себя длинный балахон с капюшоном и вышел. Дверь открылась только на секунду, но струя холодного воздуха метнулась в жилище и пригнула пламя в очаге. Мурашки забегали у Феди по спине. Он представил себя лежащим без сил на диком пустынном плато, под неистовой вьюгой.
Так вот кто оказался его спасителем! Федя с трудом приподнялся на локте и огляделся.
Пещера, расширяясь от входа, тянулась в глубину. Дверь, сколоченная из массивных еловых плах, была неправильной формы, потому что повторяла контуры входного отверстия. По сторонам от входа стояли кадушка и ящик, здесь же размещался хозяйственный инвентарь: Федя разглядел топор, лопату, мотыгу. На вколоченном в трещину колышке висел подойник из долбленой тыквы; рядами свисали пучки каких-то трав. Федя лежал на возвышении, сооруженном из жердей и накрытом тюфяком из мха. Белье было сшито из грубого холста, что ткется в крестьянских домах. У противоположной стены высился очаг, сложенный из плитняка. От него вдоль стены протянулся грубо сколоченный стол, над ним — полка со скупым набором деревянной посуды. В дальнем, закругленном углу висел бедный — в три-четыре образа — иконостас; в окладах икон скупо отражался свет одинокой лампады. Вот и все убранство пещеры. Воздух был сухой, пол подметен и посыпан песком.