Евлогий смотрел на него презрительно.
— Что ж, большой грех совершаешь, коли берешь на себя защиту христопродавца… Ладно, ступай да позови ко мне брата Исайю.
Поспешно встав с колен, монах вышел. Вскоре в комнату робко вошел брат Исайя и, поклонившись, встал у порога.
— Звали, святой отец? — прерывающимся голосом спросил он.
— Мальца, что в подвале сидит, когда кормить будешь?
— Как раз собираюсь, владыко.
— Опять селедку понесешь?
— Как приказано…
Евлогий на несколько секунд задумался.
— Ты вот что: сходи на поварню да закажи что-нибудь повкуснее. Принеси сюда и мне покажи. Если спросят кому — скажи — из гостиницы просили.
Через несколько минут монах вернулся с подносом, на нем стояла миска с гречневой кашей и кусок рыбного пирога.
— Ладно, годится. А вода где? — спросил Евлогий.
— Не велено было…
— Поди принеси, да не воды, а морсу.
Исайя снова скрылся за дверью. Евлогий расстегнул на груди рясу и извлек из внутреннего кармана бумажный пакетик, какими пользуются обычно в аптеках. В нем оказался желтоватый порошок. Постукивая пальцем по пакетику, Евлогий, точно солью, посыпал со всех сторон кашу. Порошок тут же растворился в ней.
Ночью, когда жизнь в обители окончательно замерла, казначей вышел из своей кельи и направился в гостиницу.
По зимнему времени большая часть гостиницы пустовала, а комнаты, соседние с номером Нежинцева, сознательно не сдавались. На этот раз у него было полно народу: за столом сидели уездные князья и дворяне — участники заговора.
Говорил Нежинцев. При появлении отца Евлогия он прервал свою речь, сидевшие за столом поднялись и склонили головы.
— Благослови вас Христос и пресвятая богородица! — привычно сказал Евлогий и сел на свободный стул.
— Итак, — продолжал Нежинцев, — все предвещает успех нашего дела. Части генерала Фостикова уже находятся в непосредственной близости от города. К моменту их вторжения мы осуществляем захват зданий ревкома и почты. На рассвете мы поодиночке арестуем членов ревкома и сотрудников ЧК.
Самая многочисленная группа окружит красноармейские казармы. Выдержать бой с гарнизоном до подхода генерала нам под силу. Часть ваших джигитов возьмет под свой контроль окраинные улицы для того, чтобы не дать возможности киаразовцам прийти на помощь красным. Исход дела решается внезапностью и быстротой. Могу сообщить, что с минуты на минуту я жду специального гонца его превосходительства, после прибытия, которого, час восстания будет назван.
Нежинцев обвел присутствующих многозначительным взглядом.
— Дальнейшее, господа, вам известно: мы присоединяемся к армии генерала Фостикова и наступаем на Сухум-Кале. При нашем приближении в городе начинается восстание наших сообщников. План строится с таким расчетом, чтобы уже в течение суток захватить побережье на протяжении пятидесяти километров и тем обеспечить плацдарм для высадки белого десанта. Итак, господа, — Нежинцев поднялся, — близится час наших испытаний и час освобождения. Да сбудется наша победа!
Разговор стал общим, Нежинцев отвечал на вопросы. Но и он, и Евлогий ощущали в поведении заговорщиков некую недосказанность. Все стало ясно, когда заговорил наследник владетельного князя — Ширвашидзе.
— Уважаемый Алексей Михайлович, — начал князь, — наши джигиты уже давно готовятся к бою с красными. Их содержание обходится недешево, да и сами они ждут поощрения. Помнится, с вашим высокоблагородием был разговор на эту тему… Что вы можете сказать теперь?
Для Нежинцева этот вопрос не был неожиданным. Сейчас появилась возможность столкнуть лбами казначея и наследника, что он и сделал не без злорадства.
— Так как на этот счет существует некая договоренность с отцом казначеем, то вопрос адресую ему.
Евлогию стало не по себе, на его лице невольно проступила досада. Настал, видно, час, когда от подачки не отвертеться. Но судьба неожиданно пришла ему на помощь. Снаружи послышался конский топот.
Нежинцев, зная заранее час прибытия гонца от Фостикова, встал, готовясь своей речью подчеркнуть торжественность встречи. Но воцарившееся молчание было не столько торжественным, сколько тревожным. Все взгляды устремились на дверь.
И вот она распахнулась. Огромный человек в бурке, с головой, закутанной в башлык, переступил порог. Неверными движениями рук вошедший размотал башлык. Показалось хмурое усатое лицо с воспаленными глазами. Не произнося ни слова, человек мрачно оглядел собравшихся.