Несмотря на сие, во время отсутствия Леоноры, намерение ее начинало колебаться. Ужас быть виновною в намерении заключить брак против воли своего отца склонил ее остаться и пожертвовать своему долгу своим счастием. Но убедительная речь служанки возбудила столь сильно в душе ее омерзение к барону и нежность к великодушному Родольфу, что она утвердилась совершенно в намерении исполнить свое предприятие; и потому с некоторым родом страха, чтоб продолжительные рассуждения не принудили ее от того отказаться, ожидала она назначенного часа к своему отъезду.
Она удалилась в свою комнату ранее обыкновенного; мысль, что делалась непослушною своему отцу, производила в ней в его присутствии все смятения преступления. Будучи мало способна к притворству, она воображала себе, что глаза ее изменяли каждую минуту тайне ее сердца. Если бы отец ее говорил с нею с тихостию, она никогда не была б в состоянии повелевать своею чувствительностию. Но он ей упрекал с большею еще жестокостию, нежели обыкновенно, за отвращение, которое оказывала она к человеку, коему он назначил ее руку, и увеличивал ей чрезмерную страсть, которую прелести ее внушили в барона, с выражениями, лишь только умножившими необоримое омерзение, которое она к нему имела. Она слушала его, пребывая в глубоком молчании, не осмеливаясь ему отвечать; но когда она оставила его, дабы удалиться в свою комнату, будучи поражена мыслию, что с ним разлучалась не на одну ночь, но может быть, навсегда, она залилась слезами. Пришедши же туда, несколько времени плакала без принуждения, между тем как Леонора была занята приуготовлениями всего, что нужно было к дороге.
Однако, когда в доме все легли, то при приближении часа, в который Родольф долженствовал прибыть, слезы ее унялись и сердце ее начало биться в ожидании роковой минуты. Она не замедлила видеть человека в саду, и чем больше он приближался, тем сильнее оружия его блистали при свете луны, и он был уже довольно близок, чтоб она могла различить белое перо, возвышающееся на его шлеме. Когда же приблизился он под окно, Леонора, страшась, чтобы госпожа ее не приметила, что голос его не был Родольфа, спешила сказать ему тихо на ухо, чтоб не говорить, в страхе, дабы он не был услышан никем из замка, кто еще не заснул. Фридерик понял ее мысль и сделал знак ей, что воспользуется сим советом. Что же касалось до Констанции, ее не надобно было принуждать к молчанию. В первый раз она намеревалась учинить поступок, которым совесть ее упрекала, и от сего-то поступка зависело благополучие остатка ее жизни. Смятение ее было столь сильно, что едва позволяло ей говорить. Она хотела даже еще отказаться от своего предприятия и остаться в замке; но Леонора укоряла ее в слабости, и представляла, что когда однажды упустит сей случай освободится от жестокого невольничества, и то она не может в другой раз его сыскать. Леонора имела благоразумие запастись веревочною лестницею, помощию которой робкая Констанция спустилась в сад.
Она не дотронулась еще до земли, как страстный Фридерик заключил ее в свои объятия. Констанция казалась обиженною дерзостию, к которой она не привыкла, и старалась освободиться немедленно из его рук, показывая ему тем свое неудовольствие. Фридерик, страшась заранее ее встревожить, укротил свою страсть и с самым почтительным видом отвел ее к воротам сада, где верный слуга ожидал ее с двумя лошадьми. Он вскочил на одну, посадив перед собою прелестную свою любовницу, о которой тогда наверно думал, что была уже его; слуга обременился таковым же образом Леонорою, и оба, понуждая своих лошадей, поскакали во весь опор.
Между тем верный Родольф, весьма отдаленный, чтобы воображать ужасное употребление, производимое тогда над его именем и пером его шлема, остался несколько времени в хижине после отбытия служанки, предаваясь горести, которую причиняло ему сие печальное посольство. Мориц еще не приезжал, и он весьма желал его возвращения, дабы вверить кому свою жестокую печаль; но наконец, не могши более противиться своей нетерпеливости, он встает и идет прогуливаться в лес. Он в нем бродил несколько времени, занимаясь возмущением своего воображения, идеями новых препятствий, которые могли б остановить исполнение его желаний на другой день. Ночь распростерла уже свое покрывало по всей природе, и сия темнота, казалось, приносила некоторое облегчение в скуке кавалера; ибо она приводила ему на память размышления, которые колебали его душу, как накануне в одинаковой час он проходил лес и когда помышлял, какую неоцененную награду имел он тогда в своих глазах, известность быть любиму Констанциею, которою он в ту минуту наслаждался, и точное обещание, которое она ему сделала следовать за ним на другой день. Он укорял себя с некоторым родом смятения, склонившись в таком случае на такую отсрочку; он старался отвлечь рассудок свой от печальных воображений, которые ему докучали, воссылал к небу усердные молитвы, и препоручал предмет своей любви под стражу ангелов, защитников добродетели и невинности.