Столбец 10-й одного из медных свитков содержал такую фразу:
"На соседнем участке с северной стороны в пещере с выходом на север, у входа в которую расположены могилы, имеется копия с объяснением, размерами и всеми подробностями". Вероятно, именно эту копию медного свитка и нашли таамире. Недаром они деликатно осведомлялись в музее, сколько может стоить металлический свиток. Возможно, в медном свитке значились и тирские серебряные монеты, найденные в трех кувшинах под полом храма. Оставалось только ждать.
Четыре тысячи центнеров золота и серебра! Не удивительно, что они породили такое множество научных и ненаучных теорий.
Профессор Мовинкель, например, писал: "Ессеи кумранской общины не могли владеть такими огромными ценностями. Прежде всего против этого свидетельствует упоминание о сосудах с драгоценными благовониями, потому что законы иудеев запрещали употребление благовоний вне храма. Следовательно, в этой описи речь может идти лишь о сокровищах храма Соломона, который был сожжен завоевателями в 587 г. до н. э. Но скорее всего медный свиток является апокрифом, в котором чисто гипотетически обсуждается возможность сокрытия сокровищ. Это эсхатологический документ, лишенный какого-либо практического значения".
Разумеется, заявление Мовинкеля не встретило никакого сочувствия. Будь это так, как предполагает Мовинкель, люди Кумрана могли сделать запись о сокровищах на коже, которой они воспользовались для других рукописей. Для этого им не нужно было обращаться к более прочному материалу, меди, тем более что, судя по всему, они очень спешили. В такой записи совершенно излишни точные и не имеющие никакого теологического значения названия населенных пунктов, такая запись не нуждается в копии, к тому же специально упомянутой. С версией Мовинкеля никак не вяжется неоднократно упоминаемое в свитках слово, которое расшифровал Кун: повелительное наклонение от глагола "копать" - "копай" (в тексте оказалось именно это слово, а не страдательное причастие); не вязались и указания размеров, также расшифрованные еще Куном.
Более приемлемым казалось предположение, что в медном свитке речь шла о сокровищах храма, спасенных и спрятанных перед тем, как в 70 г. н. э. Тит захватил Иерусалим.
- Но у Иосифа Флавия ничего об этом нет! - возражали некоторые. Это так, но ведь и в наше время о таких акциях не сообщают по радио или в печати, как показывают некоторые примеры из прошлой войны и послевоенного периода. Они были известны лишь очень узкому кругу лиц, куда, конечно, не был вхож ни один писатель, считавшийся болтуном от природы или по профессии.
Выдвигались более веские контрдоводы. Так, парижский профессор Дюпон-Соммер рассуждал примерно следующим образом: трудно себе представить, чтобы кумранская община стала прятать сокровища Иерусалимского храма. По строгим воззрениям общины, то, что принадлежало ей, было свято и чисто, а то, что принадлежало храму, не чисто и не свято. К тому же многие поселения, упомянутые в медном свитке, находились в окрестностях Самарии, которая казалась священнослужителям храма хуже самого ада.
Но едва замечания Дюпон-Соммера были опубликованы, как у него сразу же появились противники, утверждавшие, что антагонизм между храмом и общиной засвидетельствован с середины II в. до н. э., тогда как сокровища храма могли быть спасены лишь значительно позже - в 70-х годах I в. н. э. И если человек с течением времени меняет свои взгляды и, достигнув преклонного возраста, часто отказывается от убеждений своей юности, то и кумранская община за двести лет могла изменить свое отношение к храму (о чем, между прочим, свидетельствовало немало мест из рукописей секты)112.
Правда, второй довод французского профессора относительно Самарии было труднее опровергнуть, и его с благодарностью подхватили ученые, считавшие спрятанные сокровища имуществом общины.
Но можно ли предположить, что такое огромное богатство принадлежало общине, девизом которой была бедность? А почему бы и нет? Обет бедности (как и позднее в христианских монашеских орденах) касался лишь отдельных членов, а не общины в целом. То, что вносили при вступлении в общину новиции, впредь принадлежало ей, а в общину вступали, конечно, не только бедняки, но и богачи. По-видимому, общине достались весьма значительные ценности, не говоря уже об обычных для всех времен благочестивых пожертвованиях и наследствах113.
Приводился и такой довод: настроенная эсхатологически община со всей серьезностью ждала войны - войны сынов Света с сынами Тьмы. Но война, даже имеющая эсхатологическое обоснование, стоит денег, следовательно, оправдывает накопление сокровищ и ценностей.
Как бы то ни было, ни одно из предложенных толкований не лишено противоречий - одно в большей мере, другое в меньшей. И неизвестно, будет ли когда-нибудь в этой полемике произнесено последнее слово.
Чем дальше продвигалась расшифровка рукописей, тем настоятельнее ставился вопрос, который возник уже в самом начале: кто, собственно говоря, были ессеи? Теперь о них знали несколько больше, чем тогда, но все же далеко не все, что хотелось бы знать.
Из рукописей, созданных, очевидно, в самой общине (некоторые, возможно, были лишь переработаны в соответствии с ее верованиями), ученые теперь располагали: уставом общины и дополнением к нему; комментарием к Хабаккуку и к другим библейским книгам; свитком "Война сынов Света", псалмами, гимнами и молитвами, Дамасским документом, а также фрагментами поучений.
Важнее всего для ученых было бы найти историческую книгу о происхождении и становлении общины (или ессеев вообще), но как раз такая не была найдена; не были также найдены и официальные документы (за исключением, может быть, медного свитка): договоры, счета, долговые расписки и т. п., так богато представленные во многих раскопках XIX и XX вв. А они безусловно существовали и у ессеев, ибо без них не может обойтись ни одна, даже самая замкнутая, организация, целиком посвятившая себя духовной жизни. Члены общины, по-видимому, не считали эти бумаги достаточно важными и не спрятали их при приближении римских легионов. Весь деловой архив общины погиб, очевидно, в кострах римлян.
Сообщения о ессеях современников - Иосифа Флавия и Плиния,- уже приводившиеся нами, отнюдь не представляют собой скелет, который историки позднейших времен могли бы облечь в плоть и кровь. Это скорее лишь скудная горсточка высохших костей, и на их основе нельзя воссоздать целое, которое на девять десятых не состояло бы из вымысла.
Что же касается самих ессеев, то они прятали в пещерах только священные рукописи. Возможно, они при этом думали о том месте из "Вознесения Моисея"114 (указаний на это произведение среди кумранских фрагментов пока не обнаружено), которое гласит: "Возьми эту запись, чтобы ты знал, как следует хранить книги, которые я передам тебе. Ты должен их хорошо уложить, погрузить в кедровое масло и в глиняных сосудах спрятать в том месте, которое он уготовил с сотворения земли, чтобы призывали его имя до дня покаяния во время кары, так как господь поразит их, когда придет конец мира"115.
Правда, свитки пролежали в пещерах не так долго, вероятно, два столетия, пока не явился Ориген или - что уж не вызывает сомнений семь с половиной веков, до 800 г., когда собака охотника араба, а следом за ней и сам охотник проникли в одну из пещер с рукописями. Не столь важно, была ли это пещера, которую сейчас археологи обозначили номером 1, или какая-нибудь другая. Вероятно, это была 4-я пещера, именно потому содержавшая огромное количество фрагментов, что полные свитки еще в начале IX в. вынесли и передали "иерусалимским евреям"116.
Автор, живший в X в., называл обитателей Кумрана пещерными людьми117. Современные кумранитам авторы118 именовали их ессеями. Как они сами себя называли, мы не знаем. Нам известны только описательные названия: сыны Света, Община, Общность, Многие119, Нищие, Цадокиды. Имя Цадок восходит к корню "быть праведным". В Ветхом завете Цадок впервые встречается во 2-й книге Самуила, глава 8: во времена царя Давида, т. е. в 1-й половине X в. до н. э., Цадок, сын Ахитува, был священником. Он сам, его сыновья и внуки упоминаются во многих местах Библии, в книгах Царей и Хроник, всегда среди вождей народа. Вне Цадок, т. е. сыновья Цадока, были носителями высшей традиции в Израиле и стояли рядом, а возможно и выше, потомков царя Давида. В роде Цадокидов не только священство, но и первосвященство наследовалось в течение восьмисот лет, от времен Давида и Соломона до дней Антиоха IV Епифана.