— Ну, боюсь, что должен сейчас отпустить вас, мальчики, но поверьте мне, когда я увижу вас снова, то постараюсь убедиться, что вы чему-то научились.
Он сделал знак в сторону двери. Мальчики в ближайшем ряду вскочили и бросились к ней. Я тоже почти дошел до двери, когда он вернул меня.
— Ты, Тьюзди Лобсанг Рампа, — сказал он, — уходи к своему учителю и учись, но, если, вернувшись сюда, ты будешь рассказывать моим ученикам, что обучаешься гипнозу и другим методам, я посмотрю, не вышвырнуть ли тебя отсюда.
Он дал мне затрещину и продолжал:
— Сейчас убирайся с моих глаз, я терпеть не могу твоего присутствия здесь: кое-кто жалуется, что ты усваиваешь больше, чем мои ученики.
Как только он отпустил мой воротник, я помчался к двери и даже не потрудился закрыть ее за собой. Он громко заорал что-то, но я уже слишком разогнался, и мне было не до возвращения.
Снаружи, за пределами слышимости учителя, конечно, меня ожидали несколько мальчиков.
— Мы должны что-то сделать с ним, — сказал один из них.
— Да! — сказал другой, — кто-то действительно физически пострадает, если он будет так необуздан, как сегодня.
— Ты, Лобсанг, — сказал третий, — всегда хвастаешься своим Учителем и Наставником, почему бы тебе не рассказать ему, как с нами обращаются?
Я подумал, и идея показалась мне приемлемой. Конечно, мы должны учиться, но не было оправдания подобной жестокости нашего обучения. Чем больше я думал, тем лучше казалась эта идея; я пойду к моему Наставнику и расскажу ему, как с нами обращаются, и он явится и наложит заклятия на этого учителя, и превратит его в жабу или во что-нибудь подобное.
— Да! — воскликнул я. — Я пойду сейчас.
Сказав это, я убежал.
Я мчался по хорошо знакомым коридорам, поднимаясь все выше и выше, пока почти не достиг крыши. Наконец я повернул в коридор лам и обнаружил, что мой Наставник уже сидит в своей комнате с открытой дверью. Он предложил мне войти и сказал:
— В чем дело, Лобсанг? Ты возбужден. Тебя сделали Настоятелем или случилось что-то другое в этом роде?
Я довольно уныло посмотрел на него и сказал:
— Благородный Лама, почему с нами, учениками, так плохо обращаются в классе?
Наставник серьезно посмотрел на меня и сказал:
— Но в чем именно выражается плохое обращение с тобой? Сядь и расскажи мне, чем ты так сильно обеспокоен.
Я уселся и начал свое печальное повествование. Пока я говорил, Наставник не сделал ни одного замечания и ни разу не прервал меня. Он дал мне выговориться, и, на последнем дыхании, я завершил наконец свой скорбный рассказ.
— Лобсанг, — сказал мой Наставник, — не приходило ли тебе в голову, что сама жизнь является именно школой?
— Школой! — я смотрел на него, как будто он вдруг потерял сознание. Я бы меньше удивился, если бы он сказал мне, что солнце исчезло, и луна заняла его место!
— Достопочтенный Лама! — сказал я в изумлении. — Вы утверждаете, что жизнь является школой?
— Я утверждаю это самым серьезным образом, Лобсанг. Отдохни немного, давай мы выпьем чаю и затем поговорим.
Вызванный служитель скоро принес нам чай и вкусные вещи к чаю. Наставник ел очень умеренно. Как-то он сказал, что я ем за троих таких, как он! Но он сказал это с такой сияющей улыбкой, что я не испытал ни малейшей обиды. Он часто подшучивал надо мной, и я знал, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не скажет ничего, что может повредить другому человеку. Я никогда не возражал против того, что он говорил мне, зная, как добры его намерения. Мы сидели и пили чай, а затем мой Наставник написал небольшую записку и вручил служителю с просьбой отнести ее другому ламе.
— Лобсанг, я сообщил, что мы с тобой не будем на службе в храме сегодня вечером, потому что должны многое обсудить, и хотя храмовые службы являются очень важным делом, тем не менее — в силу особых обстоятельств, — тебе необходимо дать больше знаний, чем обычно.
Он встал и направился к окну. Я также поспешил вскочить на ноги, чтобы присоединиться к нему, поскольку наблюдать за тем, что происходит вокруг, было одним из немногих моих удовольствий, а комната Наставника находилась выше почти всех других в Чакпори, и из нее можно было видеть широко и далеко. Кроме того, у него была одна из самых приятных вещей — телескоп. Я проводил с этим инструментом многие часы. Я подолгу рассматривал безлесую равнину Лхасы, наблюдал за торговцами в самом городе, смотрел на женщин Лхасы, идущих по своим делам, делающих покупки, заходящих в гости и просто (так я считал) попусту теряющих время. Мы постояли десять или пятнадцать минут, глядя в окно, затем мой Наставник сказал: