На работе, на ткацкой фабрике "Уток" господина Савина, меня ждали сломанные спицы станка номер два, пустой цех по причине простоя машины и мрачный взгляд господина Савина.
- Почему изволите отлынивать, господин Плетнёв? - спросил хозяин, потея и настырно не вытирая пот, катящийся градом по его круглому лицу.
- Как же я отлыниваю, если я уже здесь, - ответил я, еле слыша его из-за гудения в голове по причине прорезания крыльев. Но не мог же я ему сказать про крылья. Как же тут скажешь про крылья, если тут вопрос про деньги. Нельзя про крылья, когда про деньги, это я знал наверняка.
- Если вы думаете, что вам замены нет, то зря вы так думаете, очередь во дворе, - тем временем настаивал занудно Савин.
- Конечно, очередь, - ответил я, глядя в пустой двор сквозь усиженное мухами окно.
- Вы всё паясничаете.
- Нет, я собираюсь лезть в станок.
- Похвальное желание.
Так мы с ним и разошлись. Он поехал домой. А я полез под спицы, добрался до движителя, понял, что он сгорел, и был уволен.
К дому на Никитской, где снимал две комнаты, я пришёл уже, не помня себя от боли. Бабка Полина, соседка, сидела на лавке и сказала мне, покачав головой:
- Как ты шёл, рыба моя, как ты шёл, не иначе, крылья режутся.
Доплёлся я до калитки, вхожу. Смотрю, а хозяин вещи мне выставил: чемодан и две стопки книг. Сам же стал разговаривать со мной через открытое окно. Слышно было звяканье ложек и вилок, жикали ножики по тарелкам.
- Лебедь ваш в сарае, извольте забрать. И велосипед. Ступайте и не серчайте на меня, господин Плетнёв, два месяца жду от вас уплату, - лицо Кускова торчало румяное и приветливое между гераней, красной и белой, в руке оладья с вареньем, другая рука занавеску - раз и прикрыла.
"Красная герань от ушной боли, белая - потому что красиво, маменька ещё оставила", - говорил каждому новому постояльцу Кусков.
- Подождите, Василь Дормидонтыч! - завопил я, вдруг представив, что сейчас придётся идти по улице, по жаре, с лебедем, велосипедом, чемоданом, книгами и искать квартиру. - Вчера покупатель велосипед смотрел, обещал сегодня прийти...
- И позавчера приходил! И поза-позавчера! Вот заплатит, и приходите, всегда рад! А то лебедя своего продайте на пух, толку больше будет, - возник перст указующий в прорехе занавески вместе с жующим голосом...
Тут напала на меня вредность, и я больше не сказал ни слова. Забрал лебедя Веню, две стопки книг, чемодан, велосипед и пошёл. Велосипед я берёг - вдруг покупатель объявится - нашёл я его на свалке у мануфактуры Савина, цепь у него порвана была. Там же нашёл часы-скворечник, снял цепь от гирь и отремонтировал.
Велосипед побрякивал по мостовой, чемодан по коленкам бил, Веня телепал за мной медленно и уныло. Оно и понятно, какой из рождённого летать пешеход? Да никакой. Так мы и шли.
На нас оглядывались. Веня ведь не на привязи шёл, кто же ездового лебедя просто так водит. А он ко мне привык, я его ещё маленьким купил. Мамашу с папашей продали, выводок их потом, как положено, за полцены оптом пристраивают. А опт не удался, Веня один в гнезде рос. Вот и получился он ни уму, ни сердцу, как выразился продавец. Одного ездового брать нет смысла, их для упряжки сразу тройками растят, чтобы привыкали друг к другу, и даром отдавать тоже не резон. "Подрастёт, на пух сдам", - стращал продавец зевак. Из зевак был один я... Так Веню и приобрёл. Он уж с меня ростом вымахал, телепал и по макушке меня иногда клювом щипал. Злился, что идти приходится.
- Ничего, вот сейчас квартиру найдём, и я тебя погулять во двор выведу, там и полетаешь, - говорил я, читая объявления на каждой афишной тумбе.
Но ничего не попадалось с оплатой в следующем месяце, а сейчас денег у меня не было.
Так мы прошли два квартала, миновали перекрёсток, и тут нас чуть не снесла тройка Луковицкого сына. Экипаж пронёсся, лебеди красавцы в небо рвались, да только кто ж их отпустит. Мой Веня шею вытянул, крылья расправил, за ними пошёл... Смотрю, а он с той, что пониже всех в тройке шла, с серой шейкой, глаз не сводит...
И тут велосипед у меня из рук выдернули. Вместе с чемоданом и книгами, на велике притороченными...