Выбрать главу

  Оборачиваюсь, а двое мальчишек в разные стороны прыснули. Один на велик сел и погнал, другой, с чемоданом, между домами нырнул. На велике-то совсем мальчишка. Босой и вихрастый. Он оглянулся, показал язык и припустил ещё быстрее. Я рванул за мальчишкой:

  - Цепь... Цепь там слабая, порвётся, свалишься! Не гони....

  Оглядываюсь, вижу, что Веня мой на взлёт пошёл, за серой шейкой, значит, погнал. Беда...

  Плюнул я на велосипед с чемоданом, и за Веней.

  За мной бросились, потекли по пыли змеи бродячие, шипели и дёргали головами, а я за Веню переживал. Он гордо реял на бреющем, а лебедица-то эта возьми и потянись к нему. Луковицкий заругался и как огрел Веню плетью. Смяло лебедя моего, рухнул он как подкошенный.

  - Ты чего ж творишь, гад! - крикнул я.

  Уже в паре шагов был, а экипаж за угол свернул. Не догнать! Не едет, летит тройка. Да и Веня как раз крылом дрыгнул.

  - Ты мой хороший, живой, - прошептал я, - подожди..

  Подтянул его к себе, поднял на руки, а он здоровенный, крылья свисли, по земле волочатся. Иду, плечи ломит, слёзы градом сыпятся. Уткнусь в Веню, в перья его, опять иду. Сам не знаю, куда иду, в городе все дороги ведут на Набережную. А в Сиреневом переулке, что рукой подать от пристани, живет Маша, Мария Ильинична Корнеева.

  Конечно, я мог бы отправиться на Сиреневую улицу. Но посреди ночи? Маша Корнеева жила с матушкой и старым попугаем во флигеле. Матушка отправляла дочь за вишней, или малиной, или клубникой к дачникам. И варила варенья в медном тазу. А варенья продавала на базаре их нянюшка. Тем и жили. Да ещё пенсией, оставшейся от мужа, доктора Корнеева. Нет уж. Хоть и трещала голова, и я плохо соображал, и Веня постанывал от боли, или посвистывал, или делал что-то очень похожее, но к Корнеевым я не пошёл. Это же страшно подумать, сколько вопросов вызовет мое появление у Маши. А у ее матушки?! К свадьбе примется готовиться, не меньше. А мне не до того, какая свадьба... у меня даже курицы завалящей нет, чтобы от крыльев избавиться. От них все беды, вот и Веня... а как шёл на бреющем, по-над мостовой!

  Можно бы пойти к Ваньке Куролесову, но тут я опять про курицу подумал, и к Куролесову тоже не пошёл.

  Так и добрались мы с Веней до берега уже по сумеркам. У реки хорошо, тихо, лишь волна на берег иногда набежит. Да и не волна, так, рябь от ветра вечернего. Положил я Веню на песок, давай шалаш восстанавливать. Старый шалаш, только мы про него и знали. Здесь всегда была наша нора. Вообще ее Куролесов так назвал и забыл давно уж, да и я забыл, а сегодня ноги сами привели. Мальчишками часто сюда убегали, рыбу ловили, змей с нами один все увязывался, Бубликом звали. Свернётся колечко на колечко, а мы карабкаемся, крепость наша была... Вот я дурак! Тут же у нас тайник был! Я принялся рыть песок, перекладывать коряги... промерил весь пляжик на четвереньках, вставал и стоял, закрыв глаза. О! Под теми кустами... бросился, а кустов нет. Дерево поваленное. Всё равно там и оказался тайник. Три серебряных, один золотой, пять грошей... Три серебряных, один золотой, пять грошей...

  Я зажал их в ладони, свернулся рядом с Веней и затих, слушая шум реки, шорох перьев Вени. Не мог уснуть. Ночью ни один лекарь ездовую птицу лечить не будет. Нет, не будет. Утром пойду. Три серебряных, один золотой, пять грошей. В самый раз, чтобы крылья обрезать. Обрезать подчистую и не думать больше о них. Обрезать и не думать о них больше. Какие они будут. А вдруг как у Вени?

  Взошла луна.

  Веня раскрыл крылья. Белые-белые. Шею выгнул, тянется. К ней, к этой Серой шейке. Откуда она только взялась. Тоже шею выгнула, крылья раскрыла. По берегу в свете луны шло существо о четырёх ногах, белое-белое, на существе сидела девушка в платье в каких-то цветках. Существо вошло в воду, рябь расходилась белым клином. Плыли лебеди. Я не знал, как назвать существо, такого я никогда не видел, но девушка-то вот она... Девушка скользнула в воду и стала купать четвероногое. Оно фыркало, наклоняло голову и пило. Я лежал, боясь пошевелиться, так было красиво, нездешне. И уснул.

  А утром Веня умер. Я долго сидел на берегу, не мог простить себе. Какие уж тут крылья. Пошёл и обрезал их. На оставшиеся пять грошей выкупил Серую шейку. Я увидел её в клети, в магазине у Кулешова. Кулешов говорит, она перестала летать, и хозяин её сдал на пух. У Серой шейки вскоре появились птенцы. Они пока серые, смешные и настоящие.