– Оставьте меня с ним наедине.
Люди нехотя освободили помещение.
Через полчаса Азларханов попросил зайти в кабинет начальника милиции. Полковник, не отходивший от двери все это время, вошёл, заметно волнуясь.
– Послушайте, Иргашев, я в области почти десять лет прокурор – и разве я когда-нибудь давал повод, потакал раскрытию преступлений любой ценой? Может, это практиковалось там, откуда вас перевели, но вы работаете у нас в районе пять лет, пора бы и уяснить. Я не могу вас благодарить за рвение, даже если в данном случае оно касается меня лично. Признание, которое вы выбили у этого несчастного, ничего не стоит. Что же до ваших методов – заглядывайте иногда в Уголовный кодекс, советую, иначе мы с вами не сработаемся. – Потом, после долгой паузы, от которой полковника прошиб пот, продолжил: – А этого человека определите на принудительное лечение и не числите его фамилию в резерве, чтобы «закрыть» ещё какое-нибудь очередное преступление, память у меня крепкая, не советую испытывать её.
Полковнику хорошо была знакома статья, которую имел в виду прокурор, когда говорил об Уголовном кодексе: именно из-за должностных злоупотреблений он с поста начальника областной милиции слетел сначала до поста руководителя городской службы, затем районной в городе, пока не докатился до сельской местности, что, впрочем, никак не отразилось на его погонах – может, оттого, что ему до сих пор так открыто, в лицо, никто не говорил о служебном несоответствии.
Едва закрылась дверь за полковником Иргашевым, в коридоре дружно прошагали к выходу сопровождающие, ещё через несколько минут захлопали во дворе дверцы машин, и площадь перед зданием быстро опустела. В зарешеченное окно прокурор видел, как по двору тащился задержанный, он испуганно оглядывался, все ещё не веря в своё освобождение, ждал: сейчас из какого-нибудь окна раздастся грозный окрик и наручники снова сомкнутся на его трясущихся руках, как бывало прежде, когда ему уже приходилось отвечать за чужие дела. И только дойдя до калитки и оглянувшись в последний раз, он неожиданно побежал, хотя жалкую дерготню больного человека вряд ли можно было назвать бегом. «В каждом человеке, даже таком, где до распада личности остался какой-то шажок, живуч инстинкт самосохранения», – почему-то подумал вдруг Амирхан Даутович.
Наступил вечер, милиция опустела, исчез даже старшина, стоявший весь день у двери временного кабинета Азларханова, тишина легла в длинном и мрачном коридоре бывшего барака. Только у входной двери, в комнате дежурного, то и дело раздавались телефонные звонки, но телефон перед Амирханом Даутовичем молчал. Дежурный по райотделу время от времени заносил в кабинет прокурора маленький чайник чая, но заговорить с ним не решался, не спрашивал его ни о чем и прокурор. Обхватив голову руками, он сидел, упёршись локтями в залитый чернилами грязный стол, и, казалось, дремал, но это было не так: он вздрагивал от каждого телефонного звонка в конце коридора, от каждой проехавшей мимо милиции машины. Он ждал вестей от Джураева, но от того не было сообщений с самого утра.
Скоро опустились лёгкие дымные сумерки, и во дворе милиции появился садовник со шлангом. Быстро и ловко он обдал мощной струёй воды свободную от машин площадь, запылившиеся за долгий день розарии и даже нижние ветви мощных дубов, наверное, посаженных первыми жильцами этого мрачного, уходящего окнами в землю старого барака.
Прокурор не видел, как управлялся во дворе садовник, хотя все происходило у него под окном, но неожиданную свежесть из распахнутой настежь форточки он почувствовал. Наверное, Амирхан Даутович потому особенно остро ощутил спасительную свежесть, что уже часа два-три чувствовал, как ему отчего-то не хватает воздуха, хотя никогда прежде не жаловался, легко переносил жару и духоту.
У розария уже зажглись фонари, в ярком освещении жирно поблёскивал свежевымытый асфальт, над лужицами тянулась лёгкая пелена пара.
«Дождь, что ли, прошёл?» – очнулся прокурор, но тут же отбросил эту мысль: дождь летом в этих краях – большая редкость. Он подошёл к форточке, расстегнул ворот рубашки и жадно дышал; потом подумал, что ему ведь ничто не мешает выйти из душного кабинета во двор, телефон он услышит – лишь бы позвонили.
Первая горячая волна от вымытого асфальта и освежённой земли прошла, и все вокруг уже не исторгало накопленный за день жар, как час назад, а дышало свежестью; в палисаднике, под окнами, и чуть дальше, у розариев, пахло землёй и садом, как после дождя. «Волшебная сила воды!» – отметил Амирхан Даутович. Он стоял во дворе, напротив ярко освещённого зева распахнутых настежь дверей затихшей к ночи милиции, и вглядывался в темноту – не вынырнет ли вдруг из-за высоких кустов колючей живой изгороди ловкая и бесшумная фигура лучшего розыскника области Джураева, не раздастся ли шум спешащей машины, не засветятся ли фары вдалеке.
Дежурный районной милиции, заступивший в ночь, видел через окно областного прокурора, вышагивавшего вдоль розария. Ему нравилось, как тот по-мужски держался в горб, нравилось, как отчитал он сегодня полковника Иргашева, как поступил с бродягой. Милиционер был молод, заочно учился на юридическом факультете университета и, конечно, как все юристы в этом крае, мечтал стать прокурором. Оттого и вглядывался он пристально в молчаливого Азларханова, о котором достаточно был наслышан и от коллег по службе, и от товарищей по университету. Дежурный жалел, что должен всю ночь просидеть за столом, он знал, что сегодня все силы милиции, вплоть до работников вневедомственной охраны, брошены на розыск убийцы, и не сомневался, что сейчас, в эти минуты, несмотря на позднее время, идёт напряжённый поиск, и не только у них в районе или области.
Заступив на дежурство, он прочитал в журнале две телефонограммы, переданные капитаном Джураевым в Министерство внутренних дел республики и во всесоюзный уголовный розыск. Первая была зарегистрирована ещё до приезда областного прокурора на место происшествия:
«Прошу обратить внимание на всех подозрительных лиц, имеющих при себе фотоаппарат „Полароид“, делающий моментальные цветные фотографии».
И вторая:
«Разыскиваемый с „Полароидом“ может иметь также и другой фотоаппарат, последней модели „Кодак“, купленный недавно в Швейцарии».
«Жаль, нет пока никакого следа, – подумал дежурный. – Как хорошо бы сейчас выйти к нему и сказать: не волнуйтесь, товарищ прокурор, нащупали кое-что ребята, надо только ждать». Но не мог он сказать этого и, снова заварив свежий чай, взял чайничек, стул и вышел к прокурору.
Ни от чая, ни от стула прокурор не отказался и, поблагодарив кивком головы, продолжал вышагивать вдоль забора. Но когда дежурный направился к себе, прокурор все же спросил:
– Нет ли вестей от капитана Джураева?
Милиционер вздохнул:
– Нет, к сожалению, товарищ прокурор… – Затем, подумав секунду – говорить или не говорить, – все же стал докладывать: – Час назад звонил лейтенант Мусаев – его отрядили в помощь капитану Джураеву, как только тот прилетел утром на вертолёте. Он с обидой сказал, что Джураев оставил его в дураках и без машины, и рассказал следующее… Обедали они у Мусаева дома. Джураев попросил вдруг гражданскую одежду, переоделся очень простецки, под кишлачного парня. После обеда они выехали на личной машине Мусаева, был у них кое-какой совместный план, но неожиданно Джураев изменил его, попросил подъехать к автостанции. Пропадал он там минут двадцать, затем вернулся в машину и приказал лейтенанту, чтобы тот занял удобную позицию в чайхане при автостанции, и, если появится человек, приметы которого он ему довольно подробно описал, велел задержать его любой ценой. А он, мол, сам на машине поедет к вам, поставит обо всем в известность и тотчас же вернётся на подмогу. Наказав не покидать пост ни при каких обстоятельствах, Джураев уехал. Наш Мусаев просидел в чайхане семь часов, до самого закрытия, и понял, что Джураев почему-то решил от него избавиться и что ему нужны были лишь «Жигули» с местным номером. Вот и все, товарищ прокурор, а Джураев сюда не заезжал, как обещал Мусаеву.