– Вполне резонно, – согласился прокурор. – Почерпнув информацию из нашей беседы, меньше буду отвлекать вас потом, когда займусь бумагами. В принципе я уже понял, что от меня требуется. – И он откинулся на спинку сиденья, предоставляя слово Шубарину.
– Да, вы правы, наличие денег и воли мало что решает в нашем деле – должны созреть объективные экономические предпосылки. Конечно, взяв на очередное удвоение капитал первого человека в области, я получил, так сказать, режим наибольшего благоприятствования в торговле. Но все это благоприятствование по отношению ко мне и к моему делу не стоили бы и гроша ломаного, если б рынок оказался насыщен товарами. Я и сам не однажды мучился этим вопросом, да и сейчас порой задумываюсь. Как могло так случиться, что наш рынок планомерно, из года в год все меньше и меньше насыщался товарами?
А знаете, Икрам Махмудович, не мудрствуя лукаво, объясняет это так: мол, есть люди поумнее нас с тобой, которые несут в Госплан, Госснаб, Внешторг, Минторг деньги чемоданами или сумками и говорят: это не закупать, это не производить, этим не торговать, – вот и создаётся дефицит, напряжёнка, а этот вакуум, мол, заполняем мы с тобой.
Я отвечаю ему: в том-то и загвоздка, что никто никуда ничего не несёт, никто на них не давит, не стоит у них за спиной Ашот с друзьями, а они тем не менее с каждым годом наращивают в стране дефицит. Тогда Икрам тут же предлагает вторую версию – он вообще скор на решения, имейте в виду. Он говорит: если за это ещё и ничего не берут, значит, наверху сидят или дураки, или враги. Видите, какую он выстраивает логику. Я, конечно, не разделяю ни первой его версии, ни второй, но и логики, здравого смысла в таком планировании и производстве не вижу.
Вот вам первая причина нашего подъёма – наличие дефицита на широкий круг товаров. Вторая причина, которую я бы отметил, на мой взгляд, даже важнее первой. Это стоимость изделия, нет, не того, что производим мы, а того товара, что имеется в государственной торговле.
Сапоги меньше ста рублей уже не стоят – это, заметьте, цена на сапоги из искусственной кожи. Дублёнка импортная тянет на тысячу, а наши, семипалатинские, казанские, на которые ещё больший спрос, – по шестьсот рублей. Босоножки – два шнурочка и ремешочек – пятьдесят рублей… да так все, на что ни глянь. Мужские рубашки дошли уже до двадцати рублей, а шапка из искусственного меха сравнялась по ценам шестидесятого года с ондатровой, копейка в копейку, головой ручаюсь. Шуба из искусственного меха тянет на три средние зарплаты, а мужской кожаный пиджак из лайки, а проще из козлинки – мы шьём их тоже – так на все пять.
Поэтому ценообразование для нас не проблема, есть ориентиры. Мы, конечно, не прыгаем выше государственных, но и не отстаём, что называется, дышим в затылок. Честно говоря, радуемся каждому повышению, а наверху вроде кто-то специально, как по Икраму Махмудовичу, прислушивается к нашему желанию и радует нас все чаще и чаще – у нас даже есть люди, следящие за розничными ценами в торговле. Если откровенно, то только цены и натолкнули меня на создание своего айсберга. Глядя на ту или иную вещь, я сразу определял её стоимость и приходил в трепет при мысли о той прибыли, которую мог заполучить, организуй её производство. Я даже знал приблизительно, во сколько обойдётся её выпуск. Не посчитайте за бахвальство, просто это моя стихия, у меня такой дар, талант. Никакому капиталисту такие прибыли и не снятся, но опять же такую ситуацию в экономике и ценообразовании создал не я
– я только пожинаю плоды.
Да, главной побудительной причиной, толкнувшей меня на деловую активность, на желание постоянно расширять, множить производство, послужила государственная стоимость товаров ширпотреба и тенденция её постоянного увеличения – это как на духу.
Не будь таких манящих перспектив, сулящих необычные прибыли, я бы, наверное, так и остался где-нибудь на производстве, ну имел бы, конечно, свои две-три тысячи в месяц, потому что человек с деловой хваткой в сфере материального производства, куда ни глянь, может найти бесхозные деньги, только пошевели мозгами.
Ну посудите сами, был бы смысл налаживать обувное дело, если б сапоги стоили шестьдесят – шестьдесят пять рублей, а босоножки двадцать пять – тридцать – да такое в голову никому не придёт, как говорится, овчинка выделки не стоит.
Кстати, об овчинке – она у нас дороже ясоновского золотого руна. Мы даём кассобу за баранью шкуру пять рублей – это вдвое больше, чем платит государство. Так он и сдаёт её нам в таком состоянии, в каком она нам нужна. И мы каждого из них научили, как обрабатывать её, как хранить, снабдили и химикатами первичной обработки свежей шкуры. На дублёнку в среднем уходит от восьми до десяти шкур, ну как тут удержишься от соблазна наладить производство, если мы продаём их почти по пятьсот рублей.
Артур Александрович сделал паузу, переводил дух после длинного монолога. Азларханов молчал, ожидая продолжения.
– На всякий случай, я хочу предварить один ваш вопрос, Амирхан Даутович, который вы, быть может, по своей тактичности и не задаёте, но он витает в воздухе, и уж лучше я вам отвечу на него. Это, мне кажется, более всего необходимо перед тем, как вы приступите к делам…
Сегодня вы уже слышали обо мне: гангстер, акула, спрут. Вам, много лет отдавшему правопорядку, наверное, кажется: вот они, которые тянут нашу экономику назад, грабят народ, покупают должностных лиц, способствуют организованной преступности. Нелегко отмахнуться от справедливых на первый взгляд обвинений, но в том-то и дело, что мы не причина, мы следствие, мы возникли здесь по-настоящему лет семь-восемь назад, когда созрели все предпосылки для нашей деятельности; о некоторых мы уже говорили, к некоторым ещё вернёмся. Если мы зло, то мы родились из зла и питаемся злом вокруг нас. Но давайте взглянем на проблему с другой стороны…
Наносим ли мы вред народному хозяйству? Это как посмотреть. Когда я только начинал, меня часто мучили угрызения совести: иногда я перехватывал фонды того или иного предприятия. Я ведь знал, что фабрики эти будет лихорадить, будет у них срываться план. Но я знал и то, что в беде их не оставят, а уж рабочие тем более не останутся без зарплаты, неважно, работали они там или нет. Я не знаю случая, чтобы на каком-то заводе или стройке, тем более в научно-исследовательском институте, фактически не работавшем по тем или иным причинам, не выплатили зарплату. Без зарплаты могли остаться лишь мои рабочие, это уж точно – нам не из чего покрывать убытки, дотаций и субсидий нам никто не даёт.
Но когда я, став депутатом, работал в планово-бюджетной комиссии и получил доступ к информации, я ужаснулся тому, что при дефиците на многие товары ими забиты все какие только есть склады в области, и хранение их обходится в миллионы рублей. Каждый год я участвую в комиссиях, которые подписывают к списанию и уничтожению десятки тысяч пар обуви, одежды, всего и не перечесть, тысячи наименований всякого добра идёт в костёр. И теперь мои сожаления уже о другом: жаль, не могу использовать чужие фонды ещё больше – все равно у них многое пойдёт либо в огонь, либо на свалку. Когда распределяют местное сырьё, нам выделяют в первую очередь, и не только потому, что я влияю на распределение, а потому что знают: заберу я – и оно будет пущено в дело, и моментально в казну поступят деньги… У вас наверняка возник вопрос: можем ли мы быть альтернативой официальной экономике?
– Да, да, я как раз хотел об этом спросить, – оживился прокурор.
– Отвечу без колебаний – нет и ещё раз нет. Буду откровенен, наша продукция все же рассчитана на тех, кто слаще морковки не едал. Ни я сам, ни другие пайщики артельную продукцию не покупают. Хотя должен оговориться, дублёнку я ношу только нашей фирмы и не поменяю её ни на канадскую, ни на французскую. Но таких дублёнок у нас шьют мало, в среднем одну на семьдесят
– восемьдесят, и распределяю их я сам – это мой личный фонд. Кроме того, каждый сентябрь наш заведующий скорняжным цехом Яков Наумович Гольдберг командируется в Москву снимать мерки с должностных лиц и их домочадцев – этим людям мы обязаны фондами, дефицитным сырьём, первоочередными поставками. А отвозит готовое Икрам Махмудович или я сам. Да, кстати, зима не за горами, нужно, чтобы Яков Наумович снял мерку и с вас – в январе мы с вами обязательно должны быть в Москве.