Как бы сложилась тогда его жизнь? В ту пору он, счастливый, видевший впереди только успех, продвижение, служение делу, к которому тянулась душа и сердце, не пожалел ни о рыбацких сейнерах в холодной Атлантике, ни о раздольной моряцкой жизни, и Ларисе, конечно, о такой неожиданной проекции фильма на свою жизнь не рассказывал. Но фильм долго не шёл у него из головы: ведь и ещё раз мог свершиться крутой перелом в его жизни, останься он в Москве. А такое легко могло случиться – не заупрямься он, не настаивай на том, что дело его жизни – конкретная работа с людьми, а не бумаги, теории, преподавание. А как упрашивала Лариса тогда же подать заявление в загс, говорила, что ей ещё два года доучиваться в Москве, как она не хотела разлуки, и родители намекали на простор своей пятикомнатной квартиры, доставшейся от деда, профессора МГУ, говорили, что вряд ли когда ещё представится ему такая благоприятная возможность остаться в Москве. Да и в институте он значился на хорошем счёту, заканчивая, стал членом партбюро, и заикнись, что женится на москвичке и желает поработать над докторской диссертацией, ему пошли бы навстречу, подыскали интересную работу. Согласись он тогда, послушай Ларису, сейчас, наверное, жил бы на Чистых прудах, рядом с новым зданием театра «Современник», давно уже был бы доктором юридических наук, а то, глядишь, и членом-корреспондентом, потому что ещё тогда его идеи вызывали одобрение у научных руководителей, людей с именем, по чьим учебникам он учился в университете.
Амирхан Даутович однажды неожиданно размечтался о том, как сложилась бы его жизнь, останься он тогда после аспирантуры в Москве. То видел себя седовласым профессором на кафедре, то членом Верховного суда или Прокуратуры СССР. Вдруг с пронзительной ясностью вспомнил старинный жёлто-белый особняк с колоннами в ложноклассическом стиле, где жила Лариса, вспомнил кабинет её деда, профессора права в ещё дореволюционном университете. Какие там были книги! И этими книгами ему великодушно разрешали пользоваться. Её родители шутили, что не зря сохраняли библиотеку, чувствовали, что будут у них, если не в роду, так в родне юристы. Помнил он и их дачу в Голицыне, на берегу речки, совсем недалеко от бывшего имения князей Голицыных, где сейчас открыт музей… Какие там пейзажи! Поленовские! Солидная, степенная жизнь, многочисленная родня, которая обожала Ларису и в общем-то одобряла её выбор. Бывал Амирхан на больших семейных праздниках, свадьбах, поминках, где собирались все ответвления рода и где Амирхана и в шутку и всерьёз представляли как жениха Ларисы, а будущий тесть иногда называл его «наш сибирский хан» и уверял, что у них в роду тоже некогда были татарские ханы и их фамилия Тургановы – от степняков.
То вдруг Амирхан Даутович видел прекрасно изданные книги, те, что мечтал написать, когда ещё учился в аспирантуре, но так и не написал – закрутила, завертела новая жизнь, не то чтобы писать, на чтение порой не хватало времени. Но неожиданно его пронзила такая боль, что он даже вздрогнул. Никогда прежде не задумывался об этом, не связывал: останься он в Москве, наверное, совсем иначе сложилась бы жизнь, судьба Ларисы…
Лариса написала кандидатскую о декоративно-прикладном искусстве республик Средней Азии, специализировалась по керамике, исколесила южные республики, побывав почти во всех кишлаках, где народные умельцы работали с глиной. В свои редкие отпуска он сопровождал её в таких поездках и, честно говоря, никогда не жалел об этом. У Ларисы был вкус, чутьё, она находила забытые школы, направления, систематизировала их. Благодаря её стараниям и энергии в Москве издали два красочных альбома, рассказывающих о прикладном искусстве этих республик, она же организовала три международные выставки среднеазиатской керамики в Цюрихе, Стокгольме и Турине, не говоря уже о выставках в Москве, Ленинграде, Таллинне, Тбилиси. Её быстро признали, на неё ссылались, её цитировали. Приглашали на всевозможные международные выставки и гостем, но чаще членом жюри. Зарубежные журналы заказывали ей статьи.
В счастливые годы, когда у неё выходили альбомы, книги, удачно организовывались выставки, она на радостях говорила мужу:
– Я так признательна тебе, твоему упрямству, что ты не остался в Москве и меня утащил, без тебя я не нашла бы себя, не сделала себе имени.
А ведь керамикой она увлеклась случайно, купив на базаре за трёшку ляган, – так поразила её простота и изящество обыкновенного большого глиняного блюда, которые изготовляют тысячами в любом районе и для каждой семьи. Она смогла увидеть в обыкновенном предмете домашней обстановки необыкновенную художественную выразительность, самостоятельность в нехитрой росписи, индивидуальной даже для маленького кишлака, – ведь мастерство и рецепты передавались из поколения в поколение, из века в век. Глина во все времена была самым доступным материалом бедного человека, и он по-своему, доступными способами и средствами улучшал и украшал её. В нашем унифицированном мире, где уже переплелись, обогащая и размывая друг друга, множество национальных школ, художественных течений, керамика, которую открыла для себя Лариса, каким-то непостижимым образом убереглась от стороннего художественного влияния.
В личной коллекции Ларисы имелись керамические предметы, которые передавались из рук в руки уже в пятом или шестом поколении, но манерой исполнения, красками и другими внешними признаками и даже размерами они вряд ли отличались от работ нынешних сельских гончаров. «Возможно, народ сохранил до наших дней классические образцы керамики», – писала Лариса в своей кандидатской диссертации. О том же она писала и в альбомах, где щедро была представлена керамика, отысканная ею в степях, горах, пустынях, цветущих оазисах Ферганской долины, в самых, казалось бы, забытых и глухих уголках. На организуемых ею выставках всегда предлагалась подробная карта Средней Азии с указанием мест, где обнаружено то или иное изделие, и специалисты, пользовавшиеся не только каталогами выставки, но и картой, поражались огромной работе, которую проделала Лариса всего за десять лет.
С лёгкой руки Ларисы обыкновенный ляган для кухни без малейшего изменения в технологии изготовления, расцветке, размерах стал декоративным предметом – для этого на днище перед обжигом делались две дырочки, чтобы можно было укрепить его на стене. Таким образом хозяйственный ляган получил вторую жизнь, потому что декоративное его предназначение дало взлёт фантазии местных умельцев, и, пожалуй, тогда всерьёз заговорили о моде на восточную керамику из республик Средней Азии, а художественные салоны стали получать крупные заказы на неё из-за рубежа. И в этом, конечно, определённая заслуга Ларисы – её энергия, подвижничество способствовали неожиданному взлёту древнего и забытого ремесла.
В крае, куда он приехал с Ларисой после аспирантуры, более всего ценился людьми семейный очаг, домашний уют, родство, дети. Нельзя сказать, чтобы молодые Азлархановы были равнодушны к своей домашней жизни, наоборот, Лариса, впервые вырвавшаяся из-под опеки матери, бабушек, дорожила ролью хозяйки, самостоятельностью, хотя поначалу оказалась беспомощной в делах хозяйственных, особенно на кухне. Но они не делали из этого никакой трагедии, потому что любили друг друга, а главное, у них была любимая работа, и каждый мечтал достигнуть в ней успеха.
Лариса поначалу работала в краеведческом музее искусствоведом; года через три, когда у неё в музее появились созданные ею стенды, имеющие художественную ценность, и её статьи стали периодически появляться в областной и республиканских газетах, она неожиданно получила какую-то должность от столичного музея искусств, и эта должность давала ей возможность самостоятельно прокладывать маршруты своих изысканий. Регулярно она стала выставлять свои новые находки уже в музее искусств в Ташкенте.
Амирхан Даутович двигался по службе куда стремительнее жены и через три года уже возглавлял областную прокуратуру. В свои тридцать шесть лет он был едва ли не самым молодым областным прокурором, когда он приехал в первый раз в Москву на представление Генеральному прокурору страны, тот даже удивился его молодости.