Но даже в философских вопросах он не мог обходиться без зеркала. Потому что он жил один. Сократ беседовал с Платоном, Маркс с Энгельсом, а с кем беседовать Козленку? Он настолько привык беседовать со своим отражением в зеркале, что даже задался вопросом: почему в доме, где лежит покойник, занавешивают зеркала? С одной стороны, конечно, чтобы горе живых не удваивалось отражением в зеркале. С другой стороны… что же с другой стороны?
И тут Козленкина осенило. Ему пришла в голову мысль, что после смерти души умерших живут в зеркалах. Довольно интересное наблюдение. И, поскольку покинутого тела душа не помнит, она принимает любой образ, который оказывается перед зеркалом. Вот для чего в доме занавешивают зеркала: чтобы душа по ошибке не приняла образ покойника.
Но и не это, не это главная причина. В зеркалах, сообразил Козленкин, живут души не только умерших в этом доме, но и другие души, тех, кто жил давным-давно и даже не здесь, а совсем в другом месте. Потому что душа бессмертна, а надо же где-то жить.
Эта мысль его осенила, когда он увидел в зеркале небезызвестного Карла Великого, сына, если помните, Пипина Короткого.
Козленкин просто физически ощутил в себе величие, его стало буквально от величия распирать. Но назавтра он пришел на работу, получил в производственном отделе нагоняй за не вовремя сданную корректуру, и сразу его внутреннее величие сжалось, скукожилось и почти совсем перестало существовать.
Почти, но не совсем. Лишь до той великой поры, когда он снова оказался перед зеркалом.
Иногда к нему приходили женщины, — просто заглядывали, как заглядывают женщины к одинокому мужчине. И что с ними делал Козленкин? Конечно! Естественно! Он усаживал их перед зеркалом на фоне тех или других исторических событий и со стороны наблюдал. Ох как он наблюдал!
Клеопатра ему не нравилась, у нее было слишком много мужчин. По той же причине не нравилась ему Аврора Дюдеван, которая не только имела много мужчин, но едва сама не стала мужчиной, поменяв свое женское имя на мужское имя Жорж Санд. Фанни Каплан он не мог простить того, что она стреляла в Ленина, а Крупской — того, что она вышла за Ленина замуж. (К Ленину у Козленкина было неоднозначное отношение, и душа этого исторического персонажа никогда не появлялась у него в зеркале, предпочитая, по-видимому, кремлевские зеркала или вовсе жизнь в эмиграции, как она привыкла при жизни).
Однажды Козленкину явилась в зеркале душа батьки Махно. Исторический момент был довольно-таки напряженный: справа наступали белые, слева — красные, сзади — зеленые, а откуда-то из будущего лезли коричневые, и от всех надо было отбиваться. И Махно отбивался. Он, по своему прижизненному обычаю, хватал все, что под руку попадет, и, схватив журнальный стол, вдребезги расколотил зеркало.
Вот такие исторические дела. Козленкин стоял над разбитым зеркалом, как над разбитым корытом, и тут же стояли души белых и красных, зеленых и коричневых, и душа Александра Филипповича стояла, и душа Карла Пипиновича, и еще много бездомных, бесприютных душ… Видимо, и они, как Козленкин, были великими только в зеркале, а забери у них зеркало — и никто их величия не заметит.
По ту сторону экрана
Смотрел я недавно кино по телевизору. Там матерый гестаповец допрашивает нашу разведчицу. Гестаповца играл известный артист, который у меня дома бывает чаще, чем я. Разведчицу тоже играла популярная артистка.
И вот он допрашивает ее, применяет свои фашистские методы, но не может от нее добиться ни слова. В изнеможении опускается он на стул и, как-то даже изменившись в лице, произносит:
— Я сегодня, Степанида, поздно приду. Ты лягай, меня не дожидайся. У нас в районе из центру комиссия.
Разведчица смотрит на него в ужасе. Но вот глаза ее теплеют, и она произносит с болью, которую до сих пор держала в себе:
— Ахмет, у нас будет ребенок…
Гестаповец вздрагивает. Такого признания он не ожидал. Но он берет себя в руки и жестоко рубит в ответ:
— Ничего слышать не хочу. Объект должен быть сдан в первом квартале.
Эти слова приводят разведчицу в смятение: видно, она не рассчитывала на первый квартал. И, словно оправдываясь, она шепчет:
— Я впервые у вас во Франции… Покажите мне Эйфелеву башню…
Гестаповец смотрит на нее пристально, словно что-то припоминая. И говорит громко, чтоб его слышали не только в нашей комнате, но и в соседнем помещении гестапо: