"Индикатор Всплеска" помедлил, сухие тонкие губы шевельнулись.
- Присядь...
Лихо гибко присела на краешек дивана, внимательно глядя на собеседника, но по возможности - стараясь не встречаться взглядом напрямую. Ей было жутковато. Казалось, что гнетущий взгляд Митрича неумолимо перевешивал все сегодняшние шокирующие новости, и незаурядные стычки с недружелюбной фауной Материка.
- Ты знаешь, кем я был до Сдвига? - Вопрос, заданный Митричем, наглухо отсутствовал о перечне вероятных вопросов, которые Лихо ожидала услышать. Что угодно, только не это.
- Кем? - Лихо глупо улыбнулась, вяло надеясь, что это была какая-то неподдающаяся логическому анализу шутка. И сейчас Митрич хрипловато и, неподражаемо хохотнёт, давая понять, что Лиху пора снимать с ушей щедрую порцию высококачественной лапши. Но его губы даже не думали изламываться хотя бы в чахлом подобии усмешки.
- Я был пушером... - Калека сказал это тихо, почти неслышно. Как будто с усилием выдавливал из себя то, что хранилось внутри его души давно и безвылазно: кровоточа и садня. Но Лихо услышала.
- Кем?
- Пушером. Продавцом наркоты. Дури. Кайфа. Цветной смерти... - Голос Митрича окреп, словно первый нарыв в душе лопнул, и ему стало легче выпускать наружу эти слова. Но он по-прежнему говорил не очень громко - не хотел, чтобы этот рассказ был услышан в соседней комнате. Сейчас он предназначался только для двоих. Для него, и - Лихо.
- Я всё помнил. Всегда. Всё! - Твёрдо сказал "индикатор Всплеска", предупреждая готовый вырваться у Лиха, встречный вопрос. - Всё, до последней мелочи. Не так, конечно, как Книжник... Но достаточно.
Лихо растерянно смотрела на него, теперь уже не отводя взгляда, как будто его откровение придало ей силы. Смотрела, пока ещё не способная состыковать жёсткое начало разговора, с тем, что она хотела узнать. Митрич прикрыл глаза, но губы продолжили шевелиться, выталкивая в пространство долго скрываемую правду.
- Я сажал людей на иглу, на "колёса", на всё, от чего можно поймать кайф. Потащиться, оттянуться, сделать жизнь веселее. Мне нравилась такая жизнь. Это сейчас я понимаю, что был полной мразью, законченным подонком, гнидой... А тогда мне казалось, что вся жизнь будет праздником, ко мне уже присматривались люди посерьёзнее, впереди светил подъём, шикарная жизнь. Авто, женщины, деньги. Много денег. И остальные удовольствия, которые можно на них купить.
Митрич на секунду замолк, словно собираясь с новыми силами. Лихо смотрела не отрываясь, на человека, которого она знала долгое время. И в её душе, извечное сострадание, и благодарность к нему, перемешивалось с новым чувством. С, пока ещё не оформившимся до должной кондиции, отвращением. Несильным, нечётким, но - отвращением. К наркоторговцам, как и к другой человеческой мрази, сохранившимся и после Сдвига: она испытывала безграничную и законченную ненависть. Пойманного в Суровцах толкача дури, даже если он не пытался никому впарить ни крошки своего зелья - вешали публично, и без всяких проволочек. А уже если пытался... Лихо, не страдавшая излишней чувствительностью по отношению к суровой реальности будней, никогда не стала бы лишний раз, без надобности вспоминать некоторые эпизоды профилактики, проводимой по отношению к продавцам цветной смерти. Андреич правил Суровцами стальной рукой. И в подавляющем большинстве решений, касающихся безопасности их общего дома, Лихо была с ним целиком и полностью согласна.
- А когда меня Всплеском накрыло. - Митрич продолжил свою исповедь.- Я как будто заново родился. Понимаю, звучит банально, заезжено. Но это так. Я лежу, как бревно, хожу под себя, меня кормят с ложки. Но я нужен. Не для того, чтобы купить у меня дозу, и вмазаться по-быстрому. Не для того, чтобы медленно умирать, а для того - чтобы жить. А-а, не хотел пафоса, да ведь не сказать по-другому...
Лихо смотрела на него, как будто её взгляд притягивало магнитом, и прекратить эту жутковатую игру в "гляделки", было выше её сил. Калека встретился с ней глазами, и отвёл их.
- Не смотри так, красивая... Я это разговор себе столько раз представлял, без счёта. А всё равно, всё не так, и слова вроде бы те, а на душе погано. Я у тебя не отпущения грехов прошу. Ты не святой отец, да и не верю я в это - честно говоря. Что бы со мной не случилось - не верю... Будут там наверху нас наизнанку выворачивать, по грехам шерстя, или просто сгниём где попало - не знаю. Мне всё равно. Мне другое маетно, другое!
Митрич выкрикнул последние слова во весь голос, не сдержавшись, и в комнату встревожено заглянула Мария Сергеевна. "Индикатор Всплеска" слабо улыбнулся, успокаивая её, давая понять, что ничего опасного не происходит. Она закрыла дверь, что-то успокаивающе говоря прибежавшему из прихожей охраннику, строго проинструктированному Глыбой, реагировать на каждое шевеление Митрича. Верзила так же неразборчиво буркнул в ответ, но в комнату не сунулся.
- Извини, наболело... - На лбу Митрича блестели крупные капли пота, и Лихо, почти не раздумывая, взяла лежащее на тумбочке полотенце, и вытерла их. - Я не думал, что придётся сегодня разговаривать. Думал протянуть ещё какое-то время. Но - не получится...
- Почему? - Лихо спросила негромко, чувство отвращения притупилось - всё-таки слишком много этот абсолютно беспомощный человек сделал для того, что бы их небольшой островок относительной справедливости и стабильности - жил до сих пор.
- Потому, что я больше ничего не чувствую... - Так же негромко ответил калека. - Ничего, понимаешь? Внутри пустота. И это не метафора, не поэтическая красивость. Это конец. Я бесполезен.
- Как?! - Не удержавшись, ахнула Лихо, подавшись вперёд, и частичкой души - бессмысленно ожидая какого-то нелепого чуда. После которого, станет ясно, что всё происходящее, на самом деле - всё же оказалось безобразно жестоким розыгрышем. Митрич, с его уникальным даром - был всегда, и представить, что его теперь нет: было равнозначно тому, что сейчас она выйдет на улицу - а Суровцы исчезнут. В никуда. Навсегда.
И совсем непонятно, какая наиболее ценная часть Митрича осталась с ней. То ли та, которая умела предсказать приближающуюся беду. Или та - после разговора с которой у неё теплело на душе, и жизнь становилась не такой жестокой.
- Я не знаю... - Из правого глаза калеки, пересекая седой, аккуратно подстриженный висок, пролегла мокрая прозрачная дорожка. - Не знаю! И, Лихо... Я ведь, в той жизни - по головам шёл, мне на всё насрать было - лишь бы наверх, повыше забраться. А сейчас я лежу, и полным говном себя чувствую. Полным и законченным! Потому что пользы от меня теперь никакой - одна тягость! Зачем я такой нужен?!
Митрич закрыл глаза, и лежал, глухо и тяжело всхлипывая. Лихо, наконец, отвела взгляд, и смотрела в окно, за которым бежевые облака, быстро становились тёмно-бежевыми, с примесью голубого.
- Там уже... началось? - Калека подавил всхлипы, - я думаю, ты понимаешь, о чём я. Нестандартное что-то началось? Так ведь?
- Началось... - Лихо спрятала лицо в ладони. Слишком много впечатления для одного дня, даже для такой цельнометаллической амазонки с аномальными дарованиями, каковой она и являлась. Интересно, они тоже пропадут, или продержатся ещё какое-то время?
- Лихо... - Митрич тихо позвал её, и она убрала ладони, посмотрела на него взглядом, в котором к старому, устоявшемуся, примешивалось новое знание. От которого у калеки заныло в сердце.
- Что?
- Прости меня? Я не мог иначе...
Лихо долю мгновения колебалась, потом наклонилась, и ещё раз поцеловала его туда, где пролегла прозрачная дорожка слезы. И услышала, как облегчённо выдохнул Митрич.
- Что теперь делать? - Калека задумчиво скосил глаза в сторону окна, за которым стремительно наступал вечер. - Или остаётся только надеяться?
- Не только! - Блондинка резко тряхнула головой, словно прогоняя какое-то наваждение. - Мы ещё побрыкаемся. Полягаемся. Загнём ещё, кое-кого в позу ебулдыцкого шапокляка. Есть зацепочки, есть... Не всё в цвет "кляксы", далеко не всё.
Митрич смотрел на неё, как на ожившую богородицу, несущую избавление от всех тягот и недугов. Открыл рот, собираясь спросить что-то ещё...
- Кровохлё-ё-бы-ы! - Надсадный крик, в котором было поровну и растерянности, и яростной ненависти, долетел с улицы, на мгновение опрокидывая сердце Лиха в мутный омут испуга. Следом простучала длинная автоматная очередь, сопровождаемая забористыми матюгами, перекрывающими звуки выстрелов. Издалека долетели ещё несколько очередей. Каша заваривалась по необычному крутая. Даже не из топора - из полдюжины "Дезерт Игл", с бронебойными "маслятами". И стариной "Дегтярёвым" впридачу. В качестве подливки.