Пешком через Байкал

– А чего это ты как с креста снятый?

– Топал бы, Хрен Константиныч, до хаты…

Лыбится, а сам ни с места.

"Или он догадывается?"

Тут вагон дёрнуло.

Николай сорвался следом, растаращил руки.

– Легкого рюкзака!

В ответ я круто тряхнул кулаком и побрёл искать пустое место, да завяз у первого же окна. Как стал, так и простоял то ли пять, то ли все с десяток остановок, наверняка простоял бы, злой, распечённый Николкиной плутней, и до самого до Танхоя, если бы…

Поезд уже огибал Байкал.

За окном, на воле, жила ночь, когда запнулись мы у какого-то столба в поле. Ни огней, ни людей.

И вдруг где-то в хвосте поезда задавленно полоснула гармошка- резуха. Гармошка шла: звуки накатывали чётче, резвей, яростней.

Парубки и девки, будто похвалялись друг перед дружкой, ядрёно, вперебой ввинчивали в темнищу тараторочки:

– Не поеду в Баргузин,
А поеду дальше.
Я того буду любить,
С кем гуляла раньше.

– Шила милому кисет,
Вышла рукавичка.
Меня милый похвалил —
Какая мастеричка!

– Через крышу дружка вижу,
По чему я узнаю?
По вышитой рубашке,
По румяному лицу.

– Напишу письмо слезами,
Запечатаю тоской.
Я пошлю по телеграфу,
Пусть читает милый мой.

– Мама, мама, полечи,
Меня изурочили.
Приходили два солдата,
Голову морочили.

– Я сидела на окошке,
Три я думки думала:
То ли сеять, то ли жать,
То ли замуж убежать.

– Миленький, удаленький,
Пошто не помер маленький?
Я бы не родилася,
В тебя бы не влюбилася.

– На углу висит пальто,
Меня не сватает никто.
Пойду выйду закричу:
”Караул! Замуж хочу!”

– Мой миленок смековат,
Смековатей я его:
Он мою подружку любит,
Я – товарища его.

– Моя милка умерла
Да на столах лежала.
Я хотел её нести —
Она убежала.

– "Ангара" идёт по морю,
Окна голубеются.
Ты скажи, матросик, правду,
Можно ли надеяться?

Стоял поезд дольше против обычного, да и стронулся он как-то вяло, вовсе без охоты. Медленно поплыл состав. Весело вышагивали рядом с тараторочками на устах молодые.

Похоже было, не спешил уходить от них поезд; и машинистам, и проводникам, и налипнувшим к окнам пассажирам – всем вкрай как хотелось, нетерпёж подпёк! – дослушать непременно про всё, про что пелось…

И под счастливые голоса ночи, и под ленивый колёсный стукоток всё во мне полегоньку смирилось, успокоилось… прилегла маятная душа…

3

Всякая избушка своей кровлей крыта.

Жена мужу пластырь, муж жене пастырь

Напротив за откидным столиком в скуке провожала время тоненькая обаяшка с медицинским сундучком.

Светлана.

Медсестра.

То, что с нами ехала не крестная сила, а медицина, успокаивало как-то.

В соседнем купе девушка счастливо просила:

– Золотце, спой!.. Ну, спо-ой…

Дрогнула на гитаре струна. Красивый молодой голос повёл песню:

– А под ногами, сквозь туман,
Встаёт хребет Хамар-Дабан…

«Боже мой, если б ты знала, – писал я жене, – сколько ещё сору у меня не только в карманах, но и в голове: я отважился идти пешком через Байкал. А, будь что будет… Для сибиряков это обычная прогулка… Все на лыжах, один я так. 45 км! Это не любовь твоя Невский, даже не Новый Арбат.

И выжал, вытолкал на променаж кто бы ты думала? Небезызвестный дружок юности. По старой памяти всё довоспитывал, в ранешние годы не успел: ”В наш грустный век машин, в век лени не грех побольше хаживать, иначе превратишься в пристяжку к мотору”. Тоже мне… Мартын с балалайкой, а туда же, в академики! Было не расплевался с ним.

Забраковал мои он ботинки, снял с лыж свои, всучил.

"И пальто, – командирничает, – не бери. Не донесёшь. Да и по коленкам окаянное будет хлыстать. А вообще-то, друже, в дороге и бородавка за пуд тянет…"

Взаменки дал штормовку, брезентуху свою. Кажется, домодельная.

У Николки у нашего в одних санях катаются "тонкая тактика и грубая практика".