Смутившись, Гибсон расслабился. Он знал, что реагирует на воображаемые опасности, но они казались такими реальными.
— Конечно, — сказал пилот, все еще непринужденно, но теперь, как заметил Гибсон, не отрывая глаз от приборной панели, — было бы не очень удобно, если бы это продолжалось дольше нескольких минут ... а, запустились топливные насосы. Не волнуйся, при вертикальном старте происходят забавные вещи, да пусть сиденье качается, как ему нравится. Закрой глаза, это должно помочь. (Слышишь, как включились стартовые двигатели?) Нам требуется около десяти секунд, чтобы набрать полную тягу — на самом деле это ничего не значит, кроме шума. Тебе просто придется с этим смириться. Я СКАЗАЛ, ЧТО ТЫ ПРОСТО ДОЛЖЕН СМИРИТЬСЯ С ЭТИМ!
Но Мартин Гибсон ничего подобного не делал. Он уже грациозно скользнул в бессознательное состояние хотя ускорение еще не превысило ускорения в скоростном лифте.
Он пришел в себя через несколько минут и через тысячу километров, чувствуя себя совершенно пристыженным. Солнечный луч падал ему прямо в лицо, он понял, что защита иллюминатора отодвинулась в сторону. Несмотря на яркость, свет не был невыносимо слепящим, так как только часть его просачивалась сквозь хорошо тонированное стекло.
Мартин посмотрел на пилота, склонившегося над приборной доской и что-то деловито записывающего в бортовой журнал. Все было очень тихо, но время от времени раздавались странно приглушенные звуки — почти миниатюрные взрывы, — это привело Гибсона в замешательство. Он тихонько кашлянул, возвещая о своем возвращении в сознание, и спросил пилота, что это такое.
— Двигатели нагрелись до пяти тысяч градусов и теперь быстро остывают. Ты сейчас хорошо себя чувствуешь?
— Я в порядке, — искренне ответил Гибсон. — Можно, мне встать?
После обморока его психологическое состояние было довольно неустойчивым, хотя он и не осознавал этого.
— Как тебе будет угодно, — с сомнением произнес пилот. — Но будь осторожен — придерживайся за что-нибудь надежное.
Гибсон почувствовал удивительное возбуждение. Настал момент, которого он ждал всю свою жизнь. Он же в космосе! Было очень жаль, что он пропустил взлет, но ведь об этом можно и умолчать.
С расстояния в тысячу километров Земля все еще казалась очень большой и вызывала что-то вроде разочарования. Причина была очевидна. Он видел так много фотографий и фильмов, сделанных из космоса, что удивления не было — он точно знал, чего ожидать. Там были неизбежные движущиеся полосы облаков. В центре диска четко обозначались границы между сушей и морем, и было видно бесконечное количество мельчайших деталей, но ближе к горизонту все терялось в сгущающейся дымке. Без сомнения, метеорологи пришли бы в восторг, увидев внизу анимированную карту погоды, но большинство метеорологов все равно находились на космических станциях, откуда открывался еще лучший обзор. Вскоре Гибсон устал от поисков городов и других творений человека. Да… все эти тысячи лет человеческой цивилизации не произвели никаких заметных изменений в панораме внизу.
Тогда Гибсон начал искать звезды и пережил второе разочарование. Они были там, немногие сотни и бледные-бледные, всего лишь призраки тех ослепляющих мириадов, которые он ожидал увидеть. Во всем виновато было темное стекло иллюминатора; подчинив себе солнце, оно лишило и звезды всего их великолепия.
Только одно оказалось совсем таким, как ожидалось. Ощущение парения в воздухе, возможность перебросить себя от стены к стене оттолкнувшись пальцем, оказались именно такими восхитительными, как он и надеялся — хотя помещение было слишком тесным для каких-либо амбициозных экспериментов. Невесомость стала очаровательным, сказочным состоянием, — теперь, когда появились лекарства для мобилизации органов равновесия и космическая болезнь осталась в прошлом. Он был рад этому. Как страдали его герои! (Его героини тоже, надо полагать, но ни одна никогда не была упомянута.) Вспомнился первый полет Робина Блейка в полной версии «Марсианской Пыли». Когда он его описывал, то находился под сильным влиянием Д. Х. Лоуренса. (Интересно было бы когда-нибудь составить список авторов, которые в то или иное время не оказали на него никакого влияния.)
Не было никаких сомнений, что Лоуренс великолепно описывал физические ощущения, и Гибсон совершенно сознательно решил победить его на его собственном поле. Он посвятил целую главу космической болезни, описывая каждый симптом, начиная от тошнотворных предчувствий, которые иногда можно было отбросить, до вулканических катаклизмов последних стадий и окончательного, милосердного истощения.