Раздавшийся в тишине колокольный звон долетел до слуха сестры Терезы словно откуда-то издалека и показался осуждающим гласом Господа. Отзвуки этого колокольного звона нарушили сон и сестры Грасиелы, занимавшей соседнюю келью. Во сне на нее надвигался обнаженный мавр с восставшей от вожделения плотью и протягивал руки, намереваясь схватить ее. Сестра Грасиела открыла глаза. Сердце отчаянно колотилось, а остатки сна точно рукой сняло. В ужасе оглядевшись, она поняла, что находится в келье и совершенно одна, а тишину нарушает лишь ободряющий звон колокола.
Сестра Грасиела опустилась на колени и мысленно взмолилась: «Господи Иисусе, благодарю Тебя за помощь в избавлении от прошлого, за радость пребывания здесь в лучах Твоего света. Позволь мне наслаждаться счастьем Твоего бытия. Помоги мне, возлюбленный мой Иисус, быть верной призванию, дарованному Тобой. Помоги облегчить печаль Твоего святого сердца».
Монахиня поднялась с колен, аккуратно застелила ложе грубым одеялом и присоединилась к остальным сестрам, безмолвно шествовавшим в сторону часовни к утренней молитве. Вдыхая знакомый запах горящих свечей, ощущая под обутыми в сандалии ногами вытертые от времени плиты каменного пола, она постоянно успокаивалась и возвращалась к своему обычному состоянию.
В первые дни своего пребывания в монастыре сестра Грасиела никак не могла уяснить, что значат слова матери-настоятельницы, будто монахиня – это женщина, отказавшаяся от всего, чтобы обрести все. Ей было тогда всего четырнадцать лет, и лишь теперь, семнадцать лет спустя, до нее дошел сакральный смысл этого определения. В своих мыслях она обрела все, ведь именно так ум находил отклик в душе. Теперь дни сестры Грасиелы были наполнены восхитительным умиротворением.
«Спасибо за то, что ниспослал мне забвение, Отец наш Небесный. Спасибо за то, что всегда защищаешь меня. Без Тебя я не смогла бы смотреть в лицо своему ужасному прошлому… Спасибо Тебе… Спасибо…»
Закончив молиться, сестры разошлись по своим кельям, чтобы поспать до следующей утренней молитвы на рассвете.
А за стенами монастыря в темноте быстро и бесшумно передвигались бойцы полковника Рамона Аконьи. Подойдя к воротам, полковник предупредил своих людей:
– Хайме Миро и его смутьяны вооружены, так что глядите в оба.
Он окинул взглядом фасад монастыря, и на мгновение у него перед глазами возникли ворота другого монастыря с выбегавшими баскскими партизанами, и падающая под градом пуль Сюзанна с их нерожденным ребенком.
– Живыми их брать вовсе не обязательно, – добавил полковник жестко.
Сестру Меган разбудила тишина, но не привычная, а наполненная движением, быстрыми порывами воздуха и перешептыванием. До ее слуха донеслись звуки, коих она не слышала в стенах монастыря на протяжении пятнадцати лет. В груди тотчас же возникло предчувствие чего-то ужасного.
Она бесшумно поднялась с постели в окружавшей ее темноте, приоткрыла дверь кельи и не поверила своим глазам, увидев заполненный мужчинами коридор. Из кельи настоятельницы появился великан со шрамом на лице, который тащил за руку мать Бетину. Меган ошеломленно смотрела на происходящее и думала, что ей приснился кошмар: не может быть, чтобы все эти мужчины находились здесь.
– Где он! Говори! – грозно потребовал Аконья.
На лице матери-настоятельницы отразился ужас.
– Тише! Вы находитесь в храме Божьем и оскверняете его. – Ее голос заметно дрожал. – Вы должны немедленно отсюда уйти.
Однако в ответ он еще сильнее сжал ей руку и хорошенько тряхнул:
– Мне нужен Миро. Скажи, где он, и мы уйдем.
Кошмар оказался явью.
Начали открываться двери других келий, ошеломленные и растерянные монахини выходили посмотреть, что случилось. Еще ни разу в жизни не сталкивались они ни с чем подобным, поэтому были совершенно не готовы к столь неожиданному повороту событий.
Полковник Аконья оттолкнул мать-настоятельницу и повернулся к своему главному помощнику Патрико Ариетте.