На другой день господин передал цветочнице все семена, и, счастливый, вернулся в свой край, где был, между прочим, большой знаменитостью. Там написал он статью о редчайшей монете мира, дарованной им местному музею, ещё больше прославился, да помер — с улыбкой на устах. Цветочница же думать забыла о необыкновенной монете, когда из первого семени, едва посаженного в землю, вырос цветок — и сразу запел! Она слушала с упоением истории об ушедших эпохах, далеких морях и замечательной жизни кудесников, что живут за самой вершиной облаков. А вскоре цветочный магазин посетила целая делегация: люди в бардовых пальто со множеством знаков отличия, пристёгнутых к воротникам, передали Любаве новость: старик оставил ей часть нажитого им состояния. Тогда о госпоже цветочнице заговорил весь город; и поначалу люди даже загордились — кто-то из местных разбогател, это ли не повод! Но гордость быстро сменилась завистью — с чего это такая удача какой-то цветочнице выпала? А не украла ли она монету? Странное дело — появилась из ниоткуда на крылечке, и покупатель сам нашёлся. Зависть породила пересуды, пересуды — толкотню, а то и другое — ненависть. Теперь уж Любава из дома совсем не выходила, а людская злоба всё множилась и укреплялась; и чем злее становились жители, тем больше их лица искажались, окрашиваясь в мрачный болотный оттенок.
Цветочная песнь приостановится ненадолго, чтобы слушатель обдумал услышанное. Возобновившись, она вернёт вас в бабушкин дом, где проживали Василиса и двое её внуков — Третьяк и Фаня. Последняя не способна была на злобу: в ту ночь, когда она родилась, кудесники увидели свет, и опустили головы, держась за края облаков, чтобы понять, от кого он исходит (цветок вам напомнит, что эти существа видят иначе, чем мы). Наконец кудесница, первой узревшая источник света, объявила: «Младенец! Человек». И мудрый старец подтвердил её слова: «Выглядит, как девочка, а жить будет, как кудесница». «Ох, нелегко придётся ей» — закачали головами остальные. «Придёт время, — заверил старец, — заберём её к себе».
До сей поры считали в доме Василисы Фанину доброту даром, но за то любили её не меньше и не больше — им с братом доставалось поровну любви. Третьяк был мальчишкой вспыльчивым: мог дать сдачи, если надо, и обозвать в ответ обидчика — не грубо, но хлёстко — так, что тому ничего не оставалось, как только открыть рот и бессильно сопеть. Он честно пытался объяснить Фаньке, что можно иногда (лишь изредка, разумеется!) дать по носу тому, кто дал тебе по лбу, но та насилия не признавала — даже лёгкого пинка или смачного щелчка. И, хоть Третьяк и попрекал сестру за мягкосердечность, сам с лёгкостью вступался за неё. Так было, напомнит цветок, до этого самого вечера. (С тех пор, как цветочница спряталась за терновым занавесом, даже самые порядочные жители превратились в непорядочных.) Этим вечером, ещё не поздним, но уже предвещающим темноту, Фаня пришла с прогулки, села на стул и расплакалась. На её лице красовался большой красно-синий синяк.
— Эй, нюня! — завопил Третьяк. — Кто тебе фонарь под глазом поставил?
— Сашка, — всхлипнула девочка. — Не знаю, за что она меня; все вдруг переменились, озлобились…
— «Перюмюнились, озлоблились» — передразнил её брат.
— Не говори с ней! — вступила бабушка. — Она же больна, ты что, не видишь?
— Чем больна?
— Милосердием, — презрительно начала Василиса, — доброжелательностью, — с отвращением поморщилась она, — участливостью, сердечностью, человеколюбием — тьфу!
— Быть нюней — это не болезнь! — возразил Третьяк и запрыгал вокруг сестры. — Фаня — нюня, Фаня — нюня! Бе-бе-бе, ле-ле-ле, ме-ме-ме!
Женщина, не помня себя, с размаху дала внуку подзатыльник, и тот, оскорбившись, убежал.
— Ты ли это, бабушка? — удивилась девочка. — Не бей его больше никогда.
— И как это у меня рука поднялась, — пролепетала Василиса, начиная наматывать по комнате круги. — Да что же это происходит — такая злость берёт! А всё почему? Потому, — повернулась она к Фане, — что ты такая жалкая букашка! Ты б ту монету нашла — не продала б ведь — за даром отдала, — и Василиса тут же накрыла рот ладонью, а сверху ещё второй рукой прижала — чтобы наверняка.
— Бабушка? — испугалась Фаня. — Ты какого-то нездорового цвета стала.
Василиса осторожно отстранила руки от лица.
— Вот, — она достала ключ от кладовки. — Пусть будет только у тебя. Запрись изнутри, если мы с Третьяком совсем с ума сойдём. Выходи, когда станет безопасно. И беги к дядюшке Фролу — добрее человека тебе не сыскать. Треть-я-як! — позвала она внука. — Неси всю нашу одежду.
Целый вечер семья нашивала колокольчики на все наряды, кроме Фаниных, чтобы и шагу нельзя было ступить без звона.