— Там, в горах, я говорил серьезно. Я не стану осуждать тебя и баронессу тоже. Я — наемник, здесь и в других местах мира. В данный момент эн Маллин де Бауд платит мне за то, чтобы я охранял эту лестницу. Прошу тебя повернуться и спуститься вниз, пока положение не стало неприятным.
— Спуститься? — переспросил Бертран, взмахнув свечой. — И потратить впустую целый час трудов над своей внешностью и несколько дней предвкушения того, что могло бы случиться сегодня ночью? Полагаю, ты слишком молод, чтобы это понять. Но смею сказать, что тебе придется выучить свой урок или запомнить его. Выслушай меня, северянин: мужчину можно остановить в подобных делах, даже меня можно остановить, какие бы слухи об обратном до тебя ни доходили, но женщина с характером сделает то, что хочет сделать, даже в Горауте, и особенно в Арбонне. — С этими словами он поднял свечу выше, осветив их обоих оранжевым светом.
Блэз осознал факт этого очень яркого освещения за секунду до того, как услышал шорох одежды у себя за спиной. Он с опозданием обернулся и открыл рот, чтобы закричать, но тут получил удар в висок, достаточно сильный, чтобы заставить его отшатнуться назад к подоконнику, на секунду потеряв ориентацию. И этой секунды, конечно, оказалось более чем достаточно для Бертрана де Талаира. Он прыгнул вверх на три ступеньки, разделяющие их, с кинжалом в одной руке, который он держал за лезвие, и со свечой в другой.
— Трудно, — шепнул герцог на ухо Блэзу, — крайне трудно защитить тех, кто не хочет, чтобы их защищали. Запомни этот урок, северянин.
Он надушился какими-то духами, а его дыхание пахло мятой. Затуманенным взором и сквозь волну головокружения Блэз успел увидеть за его спиной женщину на ступеньках лестницы. Ее длинные русые волосы были распущены и струились вниз по спине. Ее ночное одеяние было из шелка, и при свете свечи и луны в бойнице Блэз увидел, что оно белое, как одеяние невесты, воплощение невинности. Это все, что ему удалось увидеть: у него не было возможности узнать больше, шевельнуться или крикнуть, потому что рукоять кинжала Бертрана де Талаира опустилась на его затылок и нанесла точно рассчитанный, сильный удар, и Блэз перестал видеть лунный свет, белые одежды и ощущать боль.
Когда он очнулся, то лежал на каменном полу в нише окна, привалившись спиной к одной из скамеек. Он со стоном повернулся и выглянул в окно. Убывающий диск бледной Видонны стоял высоко в окне, заливая своим серебристым светом ночное небо. Облака уплыли, он видел вокруг луны бледные звезды.
Блэз поднял руку и осторожно потрогал голову. В течение ближайших нескольких дней у него будет собственное яйцо корфа на затылке и вдобавок огромный синяк за правым ухом выше линии волос. Он снова застонал и в ту же секунду понял, что он не один.
— Сегвиньяк стоит на скамье прямо над тобой, — тихо произнес Бертран де Талаир. — Осторожно, я оставил флягу открытой.
Герцог сидел по другую сторону лестничной площадки, прислонясь спиной к внутренней стенке на том же уровне, что и Блэз. Лунный свет, льющийся в окно, падал на его измятую одежду и растрепанные волосы. Голубые глаза смотрели ясно, как всегда, но Бертран выглядел сейчас постаревшим. В уголках глаз появились морщинки, которых Блэз раньше не замечал, а под глазами легли темные круги.
Он не придумал, что сказать или сделать, поэтому протянул руку вверх — осторожно, следуя совету, — и нащупал флягу. Сегвиньяк скользнул в горло, словно чистый, живительный огонь. Блэзу показалось, что он чувствует, как он растекается по всем его конечностям, возрождая жизнь в руках и ногах, в каждом пальце. Но голова болела зверски. Осторожно распрямляясь — двигаться было больно, — он протянул руку через ступеньки и отдал флягу герцогу. Бертран взял ее молча и выпил.
Потом на лестнице воцарилось молчание. Блэз, борясь с болью в голове после двух ударов, пытался заставить себя ясно соображать. Он мог, конечно, сейчас закричать и поднять тревогу. Сам Маллин, вероятно, доберется до них первым, так как его комната находится дальше по коридору рядом с комнатой Соресины.
И каковы будут последствия?
Блэз вздохнул и снова взял флягу сегвиньяка, протянутую ему герцогом. Фляга слабо блеснула в лунном свете; на ней виднелся сложный узор, вероятнее всего работа мастеров из Гётцланда. Вероятно, она стоит больше месячного жалованья Блэза здесь, в Бауде.
Никакого смысла кричать уже нет, и он это знал. Соресина де Бауд предпочла сделать именно то, что хотела, как сказал Бертран. Теперь все уже кончено, и если он, Блэз, не поднимет тревогу и не разбудит замок, все закончится без каких-либо последствий для кого бы то ни было.