— Он пел для вас? Вы ничем не заслужили такой чести. Случайно не эти строчки? «Кто смел над свежею отцовскою могилой разрушить росчерком пера мечту о славе?» — Никогда в жизни она не чувствовала такого гнева, как сейчас. И прибавила, почти швыряя ему в лицо слова: — Или он задал другой, столь же законный вопрос из той же песни: «Где настоящие наследники погибших?..» Где их мужское достоинство? Этот вопрос задают во всем мире, обращаясь к народу, который сжигает беспомощных женщин. — Она произнесла эти слова со всей страстью своей души.
И услышала в ответ грубый хохот.
— Я скорее подумал бы, что вопрос об утраченном мужском достоинстве нужно задать тому, кто на платформе. — Веселье короля Адемара угасло, его маленькие светлые глаза смотрели на нее в упор. — Но так как ты заговорила об этом, я непременно запомню твое непримечательное лицо и лично займусь этим вопросом, когда мы завтра закончим то, зачем пришли.
— Ваш отец, — тихо сказал Бертран де Талаир, в первый раз заговорив, — никогда не хвалился впустую. Я это помню.
— А! — быстро повернулся к нему Адемар. — Это началось еще во время отцов, да? — Он бросил выразительный взгляд в сторону далеких башен Мираваля. — Мне сказали, что все это также связано с незаконнорожденным сыном и похотливой женщиной, готовой раздвинуть ноги перед любым, кроме собственного мужа. Жаль, что рогатого герцога Миравальского здесь нет, а то бы он дал тебе мудрый совет. И очень жаль, — прибавил он, поворачиваясь от Бертрана, лицо которого побелело, — что вам пришлось найти столь хрупкие сосуды с севера, чтобы пополнить свои жалкие ряды.
Лиссет гадала, когда они доберутся до Блэза. В следующее мгновение она невольно осознала, что ей все же не удалось избавиться от печали и смириться. Образ камня, безмолвно погружающегося в темную воду, покинул ее и больше никогда не возвращался.
Блэз, несмотря на тяжелый взгляд Адемара, полностью его игнорировал, словно король Гораута был мелким исполнителем, не заслуживающим внимания. Его глаза были прикованы к лицу отца, и Лиссет увидела, что грозный Гальберт де Гарсенк в синих одеждах священника смотрит на своего младшего сына с выражением, которое привело ее в ужас. Она наивно думала, что ее путешествия позволили ей кое-что понять в этом мире. Сейчас она осознала, видя этот обмен взглядами, что ничего не знает. Она также поняла в тот момент, что по-настоящему все это сводится к этим двоим людям.
— В книгах Отаира, — медленно произнес Блэз, — самых священных книгах Коранноса, говорится, что на страну Гораут бог возложил бремя нести в мир справедливость. Они учат, что Кораннос поручил нам священную миссию охранять беспомощных и угнетенных во всех странах, через которые мы проходим, а в ответ он обещает нам свою великую милость и вечный приют после смерти. — Он замолчал, и в его молчании слышалось обвинение.
— Ты смеешь говорить со мной об учении бога? — спросил Гальберт, повышая голос, в котором звучало искреннее изумление. За его спиной Лиссет видела мужчину, который, судя по внешности, был его старшим сыном. Он сидел верхом на красивом коне среди небольшой группы людей, приехавших вместе с верховным старейшиной и королем. Лицо его было напряженным, оно выражало странную смесь горькой насмешки и страдания. Она инстинктивно бросила взгляд на Розалу. Розала неотрывно смотрела на своего супруга, лицо ее оставалось непроницаемым. «Здесь так много слоев горя», — подумала Лиссет.
Казалось, Блэз проигнорировал восклицание отца. Он продолжал, словно никто ничего не говорил:
— Ты в свете этих учений так же предал Коранноса, как этот незаконно помазанный король предал свой народ. Так как ты — мой отец, а бог учит нас уважать родителей даже в их безумии, тебя не казнят, но ты будешь смещен со своего поста, когда мы вернемся в Гораут.
— Ты сошел с ума, — резко и убежденно сказал король Адемар.
Только тогда Блэз повернулся к нему.
— Я чувствую гнев, — сказал он, и в первый раз в его голосе прозвучала ярость, первая, обжигающая вспышка. — И отвращение. Возмутительно, как ты позволил использовать себя и свою страну. Что это за король, который позволяет одержимому злобой советнику так далеко увести его по тропе нечестивости и предательства?
— Фальшивый король, — вмешался вдруг Фальк де Саварик, и его голос зазвенел, как чистый колокол. — Недостойный своей короны.
— И жизни, — тихо прибавил Бертран де Талаир.
— И какой-либо памяти в мире после смерти, которую уже готовит ему Риан, — прибавила правительница — Арбонны, и ее голос прозвучал суровее всех, словно она действительно говорила от имени некой высшей силы.
В первый раз король Гораута, поворачиваясь от одного к другому, казался потрясенным. Но, как и можно было предвидеть, его советник тут же постарался заполнить образовавшуюся паузу.
— Все это, — заявил Гальберт своим низким, властным голосом, — последнее жалкое притворство обреченных людей. Пристало ли нам пасовать перед этим мычанием? Вам всем следовало бы упасть на колени и умолять нас о милости легкой смерти.
— Тебе бы этого хотелось, не так ли? — спросила Ариана де Карензу, слегка выдвигая коня вперед. Она улыбалась, но глаза оставались холодными. — Понимаю, ты бы хотел, чтобы женщины Арбонны встали перед тобой на колени. Теперь я это поняла. Неудивительно, что жена твоего сына сбежала от тебя. Что говорит Кораннос о подобных желаниях, Гальберт де Гарсенк?
— Они отвратительны, — тихо произнес Блэз. — И требуют искупления. — Теперь он и сам побледнел.
— Мне это надоело, — произнес король Гораута, беря себя в руки. — Я здесь только потому, что правила войны требуют встречи герольдов. Слушайте же меня: мы двинулись на юг, потому что правительница Арбонны дала убежище и оказала поддержку женщине Гораута и отказалась вернуть ее нам. Все остальное, как говорит верховный старейшина, лишь жалкое притворство. Мое терпение истощилось. Готовьтесь умереть завтра утром.