Лопес услышал, как высокий разбойник произнес:
— Его ночная рубаха не толще, чем та, что была на тебе вечером. Вот кнут, а вот его спина, Хулио. Не стесняйся.
На что Меркадо ответил:
— Если бы только мой отец и дед — царство им небесное! — могли видеть меня сейчас! Да пребудут они со мной в этом праведном деле! Получай, гад! Получай! Получай!
На спину Эмилиано посыпались жгучие, хлесткие удары, но он почти не чувствовал их. Лопес стоял очень прямо, его голова горела как в огне. Только подумать — кнут, кнут полосовал его тело! С ним обходились как с паршивым псом! Ему казалось, что истязают не его тело, а саму душу.
— Хорошо! — одобрил высокий. — Здорово у тебя получается, Хулио. Подожди, я выну у него изо рта кляп — пускай немного повоет. — И он выдернул кляп.
— Если он закричит, то они прибегут сюда! — забеспокоился Меркадо.
— С такими лошадьми, как у нас, мы вне опасности. И потом, что за праздник без музыки? Я хочу слышать его стоны.
И снова на спину дона Эмилиано посыпался град хлестких ударов. Он чувствовал, как потекла теплая кровь, как все тело пронзила невыносимая боль. Но она так и не достигла его мозга. Поселившийся там стыд был столь велик, что для других чувств просто не оставалось места.
— Постой! — остановил высокий.
На мгновение бичевание прекратилось.
Высокий подошел вплотную к дону Эмилиано и заглянул ему в глаза:
— Хоть он и с трудом дышит, а мужества ему не занимать, Хулио.
— Позвольте мне прикончить его, — воскликнул Меркадо. — Я вижу его кровь. Выпустить из него кровь — все равно что убить! Дайте мне разделаться с ним!
— Погоди! — приказал высокий. — Вы слышите меня, дон Эмилиано?
Лопес промолчал.
— От вас самих зависит — жить вам или умереть, -продолжал высокий. — Вы слышите меня?
— Слышу, — сдавленным голосом ответил Эмилиано.
— Слишком вы мужественный человек, чтобы умирать под кнутом. Перед тем как свести счеты с жизнью, у вас в руках должно быть оружие. А если я дам вам такой шанс? Нет, сейчас ваши руки будут дрожать. Тогда слушайте. Хулио Меркадо, удар за ударом, выбил из вас часть гордыни и доказал, что пеон тоже человек. Он покидает вас и переходит на службу ко мне. А здесь остается его мать, старая добрая женщина. Естественно, вы будете испытывать искушение отыграться на ней за сына. Так вот, Лопес, вы должны поклясться всеми святыми, что не тронете ее и отпустите, не чиня никаких препятствий. Клянетесь?
Дон Эмилиано с трудом ворочал языком. Но душила его не боль, а гнев.
— Клянусь.
— Именем своего святого — Сан-Эмилиано — и кровью Господней… Клянетесь?
— Клянусь.
— Повторите клятву полностью.
— Именем Сан-Эмилиано и кровью Господней клянусь…
— Продолжайте!
— Что я не причиню вреда матери Хулио Меркадо.
— Достаточно. А от себя добавлю следующее: если вы, Лопес, нарушите клятву, то обещаю, что достану вас даже из ада и перережу глотку. Вы меня слышите?
Дон Эмилиано молчал.
— Слышишь ты меня, кровосос?! — процедил сквозь зубы высокий бандит.
— Слышу, — ответил Лопес. — И надеюсь, что наступит время, когда я смогу снова увидеть и услышать тебя — но только со свободными руками!
— Ваши слова достойны мужчины, — усмехнулся высокий. — Пошли, Хулио! Впереди у нас долгий путь. Наемникам дона Эмилиано доставит огромное удовольствие освободить своего господина. А чтобы они не нашли его до утра, сунь ему обратно кляп. Пусть запомнит эти несколько часов. Прощайте, дон Эмилиано!
Глава 4
Новостям из Мексики, если они только не имеют отношения к месторождениям нефти или серебра и не связаны с очередной надвигающейся революцией, американская пресса уделяет крайне мало внимания, даже в ближайших к соседней стране юго-западных районах. Однако по какой-то неведомой причине происшествие в поместье Лерраса возбудило любопытство репортеров. Вот почему юный Ричард Лэвери-младший, склонив голову над газетной страницей и насупив брови, сосредоточенно читал:
«Выпороли пеона… Ночью его освободил какой-то неизвестный, возможно, американец, в совершенстве владеющий мексиканским… Управляющий поместьем похищен среди ночи из собственной постели… Один из его телохранителей оглушен сильным ударом по голове, сейчас он находится в тяжелом состоянии и не может припомнить ничего из происшедшего… Украдены самые лучшие лошади Лерраса… Эмилиано Лопеса привязали к дереву и выпороли кнутом так же, как он перед этим пеона… Пеон скрылся… Вдоль побережья выставлена надежная охрана, чтобы воспрепятствовать попыткам пеона ж его освободителя перебраться на американскую территорию… «
Ричард Лэвери вскинул голову, в его голубых ирландских глазах неожиданно вспыхнул огонь, и он воскликнул:
— Это Монтана! Это точно Монтана! Никто больше не отважился бы на такое! Теперь он двинется на юг, к Рубрису!
Он подошел к окну и окинул взглядом бескрайние природные террасы ранчо своего отца, на которых паслись многочисленные стада. По сути дела, это было не ранчо, а настоящее королевство, наследным принцем которого являлся он, Дик Лэвери. Но когда поднял голову, его глаза затуманились при воспоминании о походных кострах, небритых, отважных мужчинах, сидящих на корточках вокруг огня, о переборе гитарных струн и о голосах, поющих балладу.
Какое-то смутное беспокойство повлекло Ричарда прочь из дома в сторону конюшен и выгона, где паслись его собственные кони — будто выкованные из стали и бронзы скакуны с орлиными глазами. Он зашел в конюшню и снял: со стены лассо.
Бенито Халиска, приземистый кривоногий жандарм, отмеченный, словно бульдог, боевыми шрамами, слушал эту историю во время полуденного привала наряда сельской жандармерии. Из всего этого сброда закоренелых преступников, которым дали шанс начать новую жизнь на службе закону, он считался самым отважным. Слушая историю, Бенито Халиска поедал. бобы с тортильей 5. Покончив с ними, глотнул кислого красного вина, затем поднялся, оседлал коня и, осмотрев ружье, вскочил в седло.
— В чем дело, Халиска? — окликнул его лейтенант. — Куда это ты собрался?
Махнув в сторону рассказчика, Бенито Халиска крикнул:
— Это Эль-Кид! — и, натягивая поводья, развернул лошадь.
Лейтенант, увидев, как Халиска поскакал прочь, и будучи человеком вспыльчивым, смачно выругался. Затем уже было потянулся за оружием, но один из жандармов удержал его руку:
— Вам не остановить Халиску! Однажды он уже напал на след Монтаны, после чего у него осталось два шрама. Для него встреча с Эль-Кидом дороже встречи с самим ангелом небесным — даже если она будет стоить ему жизни!
Лейтенант прикусил ус и нахмурился. Потом, словно отпуская Халиску на все четыре стороны, махнул рукой.
Брат Паскуаль, отставив в сторону тяжелый дорожный посох, накладывал шину на сломанную овечью ногу, когда из пастушьей хижины выбежал сын овчара и поведал ему о случившемся. Подняв выбритый, загоревший до черноты череп, монах задумался над услышанным.
— Какой еще гринго способен освободить пеона? — пробормотал он.
Так он продолжал что-то говорить себе под нос, пока не закончил возиться с шиной, Затем легко поднялся с колен и, вновь взяв огромный посох, который для любого другого, но только не для такого гиганта, как он, служил бы скорее грузом, чем опорой, зычно возвестил:
— Эль-Кид! Эль-Кид вернулся! — и, заткнув развевающиеся полы рясы за грубый веревочный пояс, зашагал в сторону гор.
В этот день, закончив благотворительный обход беднейших кварталов города, который всякий раз страшно утомлял его, епископ обедал не у себя во дворце, а в небольшом заведении, в которое часто заглядывали погонщики мулов. У него уже вошло в привычку заходить в этот маленький ресторанчик, чтобы подкрепиться черной фасолью с ржаным хлебом^ Погонщики мулов недолго испытывали перед епископом благоговейный страх, поскольку быстро распознали в нем доброго человека, истинного покровителя всех страждущих л обездоленных. Затем они и вовсе забыли о его присутствии, так как изнуренное лицо старца с отрешенным взглядом казалось им сошедшим со стен церковных фресок, а не принадлежащим обыкновенному смертному. Таким образом епископу и удалось услышать всю историю. Легкая тень мирской озабоченности промелькнула на его лице. Воздев к небу добрые глаза и чему-то улыбаясь, епископ прошептал: