Голова жандарма откинулась назад, и монах опустил тело на землю.
— Он умер? — спросил другой жандарм.
— Да, — не вставая с колен, ответил монах.
— Нам никак не обойтись без жертв, — сказал жандарм. — От этого никуда не деться. Но тем, кто останется в живых, будет что вспомнить. Ведь нам посчастливится увидеть мертвым самого Эль-Кида… А такое не забывается, верно?
На что монах заявил:
— Я собираюсь спуститься в лощину, если вы пропустите меня.
— Но как вы можете идти туда, брат? Остаток ночи мы будем постреливать время от времени, чтобы не дать им расслабиться.
— И все же я должен выполнить волю моего Отца Небесного, — настаивал брат Паскуаль. — Поэтому должен спуститься в лощину… Со мной хочет пойти еще один человек.
— Кто это?
— Хулио Меркадо.
— Он что, сошел с ума? Неужто ему не терпится по собственной воле погибнуть собачьей смертью?
— Он хочет умереть рядом со своим господином.
— Подумать только! — воскликнул жандарм. — А где Халиска? Халиска! Эй, сержант!
Подошел Бенито Халиска. Ему передали необычную просьбу монаха и Хулио Меркадо. Стрельба к тому времени совсем стихла.
— Если Меркадо спустится в лощину, то обратно живым ему уже не выбраться, — заключил Халиска. — Он знает об этом?
— Да, знает, — кивнул монах.
— И вы сказали ему, что одобряете его намерение? — поинтересовался сержант.
— Я усердно молил Господа. Но не получил от него точных указаний на этот счет. Однако, когда спросил, следует ли человеку умирать рядом с другом, мне показалось, что небеса шепнули: «Да». Поэтому я не стал отговаривать Меркадо.
— Ну что же, нам меньше забот, — отмахнулся Халиска. — По мне, так пусть все преступники Мексики соберутся в эту ловушку. С первыми лучами солнца мы ее захлопнем. Однако вы, брат Паскуаль, можете вернуться обратно в любой момент. Мы не станем стрелять до самого утра — а до него осталось не так уж много времени. Только постарайтесь выйти оттуда, покуда не взойдет солнце.
— Хулио! Хулио Меркадо! — громовым голосом позвал монах.
Из темноты к ним медленно приблизился одинокий всадник.
— Так это ты Меркадо? — обратился к нему Халиска. — Ты знаешь, что если сейчас спустишься в лощину, то живым не вернешься?
— Сеньор, — отозвался пеон, — я делаю то, что велит мне сердце. И если погибну, на то воля Господа.
— Да ты говоришь как настоящий священник, а не как беглый пеон и презренный преступник, — удивился сержант. — Ладно, убирайтесь с моих глаз долой, оба. Идите на все четыре стороны. Однако готов поклясться, что Эль-Кид околдовал своих друзей, раз они готовы с радостью умереть за него.
Глава 31
Дон Томас чувствовал себя настолько счастливым, что был не в состоянии усидеть на месте. То и дело вскакивая, он принимался мерить шагами комнату.
Его мало расстраивало то, что в эту ночь из поместья увели огромный гурт скота, стоимостью не в одну тысячу песо. Точно так же он не горевал по поводу разграбленных драгоценностей дочери. Единственное, что имело для него теперь значение, так это то, что Доротея, целая и невредимая, снова была с ним, а все трое ненавистных ему врагов находились на волосок от смерти.
Не в силах сдерживаться, он обратился к дону Эмилиано:
— Вот видишь, Эмилиано, фортуна в конце концов всегда поворачивается лицом к Леррасам. Да, я, конечно, кое-что потерял. Но что из этого? Что значат деньги по сравнению со славой?
— Славой? — выкатив удивленно глаза и расстегивая воротничок сорочки, переспросил дон Эмилиано. — Вы сказали, славой, дон Томас?
— Ну да! — воскликнул Леррас. — А как вы еще назовете это? Столкнуться лицом к лицу с двумя самыми отъявленными в Мексике головорезами и лишь благодаря собственному уму и твердости остановить их и уничтожить? Разве это не славное деяние, друг мой? Не показывает ли это всему городу, что даже у пожилых представителей рода Леррасов кровь в жилах горячей и благородней, чем у простых смертных?
Дон Эмилиано смущенно кивнул.
— Даже самый последний из оборванцев на улице, — продолжал дон Томас, — да чего там говорить! — каждая голодная собака в городе должны знать, что Леррасы стали еще сильнее духом и плотью, чем были прежде.
— Люди говорят, — осторожно подбирая слова, начал Лопес, — что идти против Лерраса смертельно опасно.
— И не без основания, — подтвердил дон Томас. — Весь мир должен знать об этом.
— Однако идет молва, будто бы вы сначала дали обещание, а потом нарушили свое слово, сеньор.
— Обещание! Обещание? — воскликнул дон Томас. — О Господи! Неужели кто-то может всерьез полагать, что кабальеро из старого кастильского рода должен держать слово, данное бандиту-гринго, человеку без рода и племени? Неужели я настолько глуп, чтобы выполнить такое обещание?
— Совершенно согласен с вами, сеньор, — задумчиво потирая подбородок, кивнул дон Эмилиано. — У простолюдинов всегда не хватало мозгов.
— Да у них их и вовсе нет! Что они там болтают?
— Что если Эль-Кид погибнет, его смерть ляжет позорным пятном на имя Леррас, сеньор.
— Господи помилуй, Эмилиано! Мне кажется, ты думаешь так же, как эти грязные пеоны!
— Я, сеньор? Нет, конечно нет! Как я могу сомневаться в мудрости ваших поступков? И если вам нет дела до этих кривотолков, то к чему мне беспокоиться?
— Действительно, к чему? — повторил дон Томас. — Передай Доротее, что она может спуститься ко мне. Я готов выслушать ее злоключения.
Вошла Доротея и, улыбнувшись отцу, оперлась кончиками пальцев о стол.
— Ну что ж, доченька, — обратился к ней Леррас, — поведай мне обо всем.
— Лучше утром, отец, когда я вымоюсь раза три, чтобы почувствовать себя снова чистой.
— Вот собаки! Неужели посмели прикоснуться к тебе?
— Нет. По крайней мере, не руками.
— Ну что ж, можно подождать и до утра. Ты устала?
— Смертельно! Прямо засыпаю на ходу!
— Бедное мое дитя! Однако помни, что теперь они за все заплатят. Утром ты увидишь, как умрут Тонио и Рубрис. А с первыми лучами света падет и Эль-Кид… В чем дело, Доротея?
— Ни в чем. Просто зеваю, — отозвалась девушка. — Я слишком устала для разговоров, отец.
— Пошлю слуг, чтобы они занялись танцовщицей…
— Не надо. Она скоро уйдет отсюда. Она нам не опасна. Думаю, Розита собирается присоединиться к празднеству. Ты слышишь, как они веселятся?
Казалось, весь город высыпал на улицы, стремясь во что бы то ни стало превратить ночь в день. На улицах звучала музыка, люди танцевали, ночной воздух сотрясали аккорды гитар и более нежные звуки, извлекаемые из мандолин.
— Это народ празднует очередную победу Лерраса, — самодовольно произнес дон Томас.
— Победу? — переспросила девушка. — Ах да, конечно. А Эль-Кид? Ты уверен, что его еще не убили?
— Произошло нечто странное. Один монах, по имени брат Паскуаль — эдакий великан, настоящая гора мяса без всяких мозгов, — спустился в лощину Эль-Сиркуло, чтобы переговорить с Эль-Кидом, а за ним увязался… Кто бы, ты думала?
— Откуда же мне знать? Кто-нибудь из друзей?
— Тот самый ничтожный пеон, с которого и начались вся эти неприятности. Тот самый предатель Хулио Меркадо.
— Ах… я помню.
— Так вот, он пожелал погибнуть вместе с Эль-Кидом. Какое безумие самому лезть в ловушку, из которой ему уже не выйти живым! Несчастное, безмозглое создание!
— Или своего рода герой, — возразила девушка.
— Герой? — в негодовании воскликнул дон Томас. — Пеон — и герой? Да как ты можешь ставить рядом два этих слова?
— Извини, я пошутила.
Доротея пожелала отцу спокойной ночи и вернулась в отведенную ей комнату.
Там она застала Розиту, лежащую ничком на постели. Волосы танцовщицы разметались, крепко сцепленные руки не шевелились.