Дженнифер Робертсон
Песнь Хомейны
ЧАСТЬ 1
Глава 1
Я вглядывался в снежную круговерть, пытаясь различить в ней Финна. Он ехал впереди меня на маленьком степном пони, таком же, как и у меня — с той только разницей, что мой степнячок был мышастым, а его — гнедым. Сейчас и пони, и всадник казались лишь расплывчатым темным пятном среди метели. Ветер хлестал меня по лицу, чтобы Финн услышал меня в реве ветра, нужно было кричать во весь голос. Так я и сделал: стянул с лица защищавшую его от мороза и снега шерстяную ткань, поморщился, когда ледяные иголочки впились в кожу, и заорал во весь голос:
— Ты что-нибудь видишь? Размытое пятно приблизилось, приобрело большую четкость очертаний: Финн остановил своего пони и обернулся в седле. Как и я, одет он был в кожу, шерсть и меха, и похож был больше на большой сверток, чем на человека. Но, впрочем, Финн, пожалуй, и не был человеком в обычном понимании этого слова: он был — Чэйсули.
Он открыл нижнюю часть лица. Бороды у него не было — у Чэйсули она не растет, это у них в крови что-то, как объяснял мне сам Финн. Я же в наших скитаниях успел отрастить основательную бороду — некогда было заниматься бритьем, да и узнать меня в таком виде было сложнее. Однако недостаток растительности на подбородке Финна с лихвой возмещали густые волосы, черные, как вороново крыло, они развевались на ветру и служили прекрасным обрамлением его бронзово-смуглому точеному липу — в профиль Финн чем-то напоминал хищную птицу.
— Я послал Сторра вперед — искать какой-нибудь ночлег для нас, — крикнул он в ответ. — Если среди всего этого снега найдется хоть какое-то укрытие, он его разыщет.
Я невольно перевел взгляд в сторону леса: там, рядом со следами копыт наших скакунов, уже почти заметенных бураном, виднелась цепочка следов волка.
Большие следы, и расстояние между ними указывает на размашистый бег крупного зверя — хотя сейчас это только цепочка ямок, полузасыпанных снегом. Тем не менее, следы эти ясно указывали на присутствие лиир Финна — и подчеркивали необычность моего спутника: какой еще человек мог бы отправиться в путь вместе с волком? Кроме того, следы эти выдавали и мое присутствие: кто еще мог взять в попутчики Изменяющегося?
Финн не сразу продолжил путь. Он молча ждал, пока я поравняюсь с ним, его лицо было по-прежнему открыто ветру, он щурил глаза, зрачки его были расширены — но все равно было видно, что их радужка чистого, яркого желтого цвета. Не янтарного, не золотого, не медового — желтого.
Такие глаза люди называют глазами зверя. И я лучше многих знал, почему.
Я зябко передернул плечами, выругался, пытаясь пятерней вычесать из бороды набившийся в нее снег. Все последнее время мы провели в теплых восточных землях, конечно, возвращение домой было для меня радостью — но когда родная земля встречает тебя снежными бурями и лютым холодом, тут уж не до теплых чувств. Я уже и забыл, как можно ходить, не напяливая на себя чудовищное количество мехов…
И все же — я не забыл ничего. В особенности, кем я был.
Заметив мою дрожь, Финн ухмыльнулся, обнажив белые зубы в беззвучном смехе:
— Что, уже устал от всего этого? Ничего, по крайней мере, в залах Хомейны-Мухаар ты вряд ли будешь дрожать от холода или жаловаться на бураны и метели.
— Мы еще даже не в Хомейне, — напомнил ему я, может, все это предрассудки, но мне не нравилась та легкость, с которой он говорил о моем возвращении домой, — а уж о дворце моего дядюшки и говорить нечего.
— О твоем дворце.
Мгновение Финн изучающе разглядывал меня, взгляд его был серьезен. Сейчас он был разительно похож на своего брата.
— Что же, ты сомневаешься в себе? До сих пор сомневаешься? Я-то думал, ты уже все решил, когда говорил, что пришло время возвращаться из изгнания…
— А я и решил, — ответил я, продолжая выдирать из бороды кристаллы льда. Пять лет в изгнании — большой срок для любого человека, для принца — слишком большой. Пора нам отвоевать мой трон у этого солиндского узурпатора. Финн пожал плечами:
— И отвоюешь. Пророчество Перворожденного не оставляет в этом никаких сомнений. Ты отвоюешь свой трон у Беллэма и его чародея-Айлини и станешь Мухааром.
Он поднял руку в перчатке и сделал красноречивый жест: открытой ладонью вверх, пальцы веером. Толмоора. В этом жесте было все содержание философии Чэйсули: судьба каждого человека — в руках богов.
Что ж, значит, так тому и быть. Особенно если волею богов я стану королем Хомейны вместо Беллэма.
Из-за снежной пелены свистнула стрела и глубоко вонзилась меж ребер скакуну Финна. Несчастный пони заржал, шарахнулся в сторону на подкашивающихся ногах, по брюхо проваливаясь в снег — и повалился на землю, забившись в агонии.
Из его ноздрей и из раны в боку хлынула кровь, пятная снег ярко-алым.
Я мгновенно выхватил меч из притороченных к седлу ножен, выругавшись, развернул коня — и увидел, как Финн, уже успевший подняться на ноги, вскинул руку в предостерегающем жесте:
— Их трое…там!
Первый из нападавших всадников оказался передо мной. Мы сошлись в ближнем бою. У него тоже был меч, и он размахивал им, как косой, в надежде снести мне голову. Знакомые звуки: свист стали, рассекающей воздух, конский храп, звук вырывающегося сквозь стиснутые зубы дыхания… Я, кажется, даже слышал скрип моих собственных зубов, когда взмахнул мечом. Меха защитили нападавшего — но не слишком надежно, удар выбил его из седла и ослабил его контратаку. Мой клинок рассек меха, кожи — и тело противника, я довел удар — и человек мертвым осел на снег.
Я рывком высвободил меч и снова развернул коня, проклиная его маленький рост. Если бы у меня был хомейнский боевой конь… Степной пони был выбран из соображений конспирации: я не собирался воевать на нем. Теперь мне приходилось за это расплачиваться.
Я поискал глазами Финна — и вместо него увидел волка. Подле него на снегу распростерся мертвец с разинутым в безмолвном вопле ртом и разорванным горлом, третий и последний из нападавших все еще сидел в седле, бессмысленным и безумным взглядом завороженно глядя на волка. Ничего странного в этом не было: он видел изменение облика, а одного этого было достаточно, чтобы заставить даже взрослого мужчину вопить от ужаса, я сам научился сдерживать страх только потому, что видел это много раз. Но по-прежнему зрелище это вызывало у меня суеверный ужас.
Волк был большим самцом с рыжеватой густой шерстью. Едва нападающий, вскрикнув, попытался спастись бегством, волк прыгнул. Человек вылетел из седла и распростерся навзничь на снегу, вопя и пытаясь руками защитить горло, на котором уже почти сомкнулись белоснежные клыки…
— Финн! — перехватив клинок плашмя, я шлепнул своего пони по крупу, заставив его идти вперед.
— Финн, — проговорил я уже тише, — допросить покойника будет тяжело.
Стоявший над корчащимся в снегу телом волк повернул голову и посмотрел прямо на меня. Немигающий взгляд его заставил меня внутренне содрогнуться: привыкнуть к этому почти невозможно. С рыжеватой волчьей морды на меня смотрели человеческие глаза.
Потом рябящее марево поглотило волка — сверкающая пустота ничто, от которой резало глаза, на мгновение у меня закружилась голова, а желудок сжался в пульсирующий комок. Только глаза, устремленные на меня, оставались прежними: странные, звериные, желтые глаза. Глаза безумца. Или — воина Чэйсули.
По спине у меня пробежал холодок, я с трудом подавил дрожь. Рябящая пустота исчезла, извергнув человека. Не волка: смуглого высокого человека.
Вернее сказать, не совсем человека. Нечто иное. Нечто большее.
Я пошевелился в седле, сжал коленями бока пони, заставляя его подойти ближе. Малыш-степнячок коротко испуганно заржал, учуяв запах смерти — на снегу кроме мертвого пони Финна остались два человеческих трупа, и чистая белизна была запятнана алой кровью — но все-таки повиновался и подошел ближе. Я заставил его подъехать к пленнику, тот по-прежнему лежал навзничь, расширенными от ужаса глазами глядя на человека, который секунду назад был — волком.