Я вздохнул и пригнулся к холке коня, чтобы облегчить ему подъем.
— Тебе вовсе незачем волноваться. Я их всех убил — даже Айлини.
— Да и верно: ну, что мне волноваться, — согласился Финн. — Кто ты мне?
Ну, подумаешь, ну, дал я клятву крови служить тебе до конца дней своих…
— в первый раз в его голосе зазвучали гневные нотки. — Или ты думаешь, что я попусту трачу время? И ты все собираешься сделать один? Подумай, сколько раз я спасал тебя от смерти. А теперь, когда я покидаю тебя, чтобы разыскать свой клан — по твоему же приказу — ты сам лезешь в ловушку, в которую и ребенок бы не попался!
— Финн… довольно.
— Нет, не довольно, — теперь он смотрел прямо на меня. — Моя жизнь связана с твоей — о, самую малость. Теперь — вся моя жизнь. То, что мы делаем, делается не только ради тебя, Кэриллон, не только ради Хомейны — но и ради Чэйсули.
Он сжал губы, придерживая своего коня:
— Если бы ты погиб сейчас по собственной глупости, восстание потерпело бы поражение. Беллэм продолжал бы править Хомейной. Он, скорее всего, женился бы на твоей сестре, у него родились бы сыновья — и они унаследовали бы трон после него. Ты этого хочешь?
Я схватил его коня за повод и рывком заставил остановиться. С гневом, с отчаяньем, со всей силой уязвленной гордости я крикнул:
— Я — твой принц!
— А я — твой ленник! Или ты думаешь, мне легко следить за тобой, как отец следит за сыном-несмышленышем? Я не твой жехаан, Кэриллон, я только твой ленник. И, в некотором роде, родственник — потому что мой жехаан решил, что ему нужна высокородная гордячка-принцесса, когда у него была дома чэйсула!
Он никогда прежде не говорил такого. Может, все это потому, что мы вернулись домой? Я ведь и в себе замечал перемены.
Я отпустил повод его лошади:
— Если эта служба так обременяет тебя, поищи себе другую, — с горечью проговорил я. Он коротко, лающе рассмеялся:
— Как это, скажи на милость? Боги связали меня с гобой. Более того — по воле богов мы с тобой идем в одной упряжке, как два быка в ярме.
Я долго молчал, щурясь в свете золотого вечернего солнца, а потом задал вопрос, которого не задавал никогда прежде:
— Чего ты хочешь от этой жизни? . Финн был удивлен. Я читал это в его глазах. Он прекрасно понял мой вопрос — возможно, понял и то, почему я его задал, но предпочел уклониться от прямого ответа:
— Я хочу видеть тебя на троне Хомейны.
— Допустим, это уже случилось. Что еще?
— Чтобы Чэйсули жили, где им угодно, по своей воле.
— Допустим, случилось и это…
Если мне придется до вечера расспрашивать его, то я так и сделаю, решительно думал я.
Финн прищурился, словно это могло помочь ему скрыть от меня свои чувства или справиться с болью, которую причиняли ему вопросы. Похоже, ему вовсе не хотелось отвечать — но на этот раз я твердо решил добиться ответа.
— Финн, — я говорил терпеливо, со всей серьезностью, на какую был способен — почти торжественно. — Финн, если бы боги пожелали дать тебе все — все, чего бы ты ни пожелал… чего бы ты попросил?
Наконец он снова посмотрел на меня. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь частокол деревьев, сослужил мне хорошую службу. В этом свете вся душа Финна была мне открыта. Только в это мгновение — но мне было достаточно и этого мгновения.
— Ты еще не видел Донала?
Мне подумалось, что этим вопросом он хочет сбить меня с толку, так лисица путает следы, чтобы обмануть охотничьих псов:
— Сына Аликс? Нет. Я только что вернулся. Финн… Но нет, он вовсе не уклонялся от ответа. Он был совершенно серьезен.
— Если бы такое случилось, я просил бы богов о сыне.
Он проговорил это коротко, словно самими этими словами мог разрушить надежду — а потом пустил коня вперед, должно быть, решив, что и так поделился со мной слишком многим.
Никаких следов армии в лесу найти было нельзя — даже струйки дыма не поднималось над деревьями. Беллэму сложно было бы выследить меня. Финн вел меня все глубже в лес, и чем дальше мы ехали, тем больше я убеждался, что армия в безопасности. Роуэн исполнил мой приказ — теперь даже я сам с трудом мог бы разыскать свою собственную армию.
Лес зарос какими-то плющами, вьюнами, кустарником и ежевикой. По стволам деревьев полз лишайник, под ноги нам стелились мхи и невысокие еще травы.
Хомейна. Наконец-то. После долгих лет в изгнании наконец-то я вернулся домой.
Лучи солнца пробивались сквозь листву, земля казалась коричнево-зеленым ковром, вышитым золотыми нитями. Ехавший передо мной Финн вспугнул фазана треск ветвей, шелест листьев и хлопанье крыльев нарушили тишину леса. Внезапно я подумал о том, когда в последний раз мне доводилось отведать жаркого из фазана: помнится, было это в Хомейне-Мухаар, на обеде, устроенном в честь какого-то посланника — мой дядя праздновал заключение нового военного союза.
Слишком давно. Слишком долго я был наемником, а не принцем.
Услышав звон арфы, я остановил коня — узнал по звуку, чьи руки касались струн.
— Лахлэн…
Финн, тоже приостановивший коня, кивнул:
— Он приходил каждый день и делился с нами своим даром песни. Я было думал, что это просто песенки, но ошибся. В его арфе — истинная магия, Кэриллон — может быть, большая, чем когда-либо видели даже мы сами. Он дарит Чэйсули то, чего нам недоставало долгие годы — мир и душевный покой, — Финн улыбнулся, хотя и суховато. — Мы давно уже забыли музыку наших предков, предавшись делам войны.
Элласиец напомнил нам — это, забытое, он снова возвращает нам музыку — и, думаю, вскоре она зазвучит в Обители.
Пробравшись сквозь очередной занавес листьев и вьюнов, мы неожиданно оказались в Обители.
Конечно, это была не совсем Обитель — не было здесь обычной полукруглой стены, защищавшей шатры. Не Обитель — скорее, просто лагерь, затерявшийся в лесу.
Финн пригнулся, проезжая под низкой веткой, и отвел ее, чтобы дать проехать мне. Обернувшись, он заметил выражение моего лица и прочел по нему мои мысли:
— Не теперь. Все будет позже — когда в Хомейне станет достаточно безопасно, чтобы мы могли строить постоянные Обители, — он отпустил ветку и остановился рядом со мной. — Этот лагерь легко защищать. И легко сняться, если нам здесь будет что-либо угрожать.
Шатры были рассыпаны по земле, как грибы под деревьями. Шатры цвета земли: темно-зеленые и светло-зеленые, цвета мха, голубовато-серые, ржаво-красные, коричневые, черные и бледно-кремовые, почти белые. Маленькие простые шатры, почти палатки, даже без изображений лиир. Но несмотря на невзрачную видимость, это все-таки была Обитель Чэйсули.
Я улыбнулся, хотя тут же лицо мне обожгла боль. Я не мог пересчитать все шатры. Я даже не мог разглядеть их все в лесу — так хорошо они были замаскированы, а я ведь знал, как и где смотреть. Значит, о солдатах Беллэма и говорить нечего, даже если они и заберутся так далеко.
Легко защищать? Верно, легко: враг не увидит Обитель, пока не станет слишком поздно. Легко сняться? Конечно же, долго ли — свернуть тонкую, хоть и прочную ткань, окрашенную в цвета земли? Переносная Обитель…
Обитель, полная Чэйсули.
Я рассмеялся и остановил коня. Вокруг раскинулась Обитель — молчаливая, затаившаяся в лесах. Вокруг меня была моя сила — молчаливая, тайная, но от этого не менее могучая. Если у меня будут Чэйсули и к тому же хомэйнская армия, Беллэм не сможет остановить меня.
— Толмоора лохэлла мэй уик-ан, чэйсу, — тихо проговорил я.
Судьба человека всегда в руках богов.
Финн позади меня сказал — и в голосе его слышалась улыбка:
— Добро пожаловать в Хомейну, господин мой. Приветствую тебя в доме моего народа.
Я покачал головой, ощутив внезапную робость:
— Я не стою этого…
В этот миг я был совершенно искренне уверен в том, что не подхожу для столь великого свершения.
— Если ты не стоишь этого, — просто ответил мой ленник, — этого не стоит никто.