Дункан облегченно вздохнул, настороженно-неприязненное выражение покинуло его лицо, оно стало по обыкновению спокойным, с несколько отстраненным выражением. Он покачал головой:
— Прости, Кэриллон, я недооценил тебя. Я рассмеялся с облегчением:
— Ты должен благодарить за это своего брата. Финн сделал меня таким, какой я есть сейчас. — Но, надеюсь, не своей копией.
— Хочешь сказать, что двоих таких, как Финн, ты уже не вынесешь?
— О боги, — с ужасом сказал он, — два Финна? Одного и то много!
Но в его голосе прозвучала нотка теплоты и любви, а на лице появилось выражение удовольствия, я запоздало осознал, что он тосковал по Финну, что ему не хватало Финна так же, как Финну — его. Когда они были вместе, им были не важны их разногласия.
Я протянул руку и сжал его ладонь в обычном приветствии Чэйсули:
— Благодарю тебя за него, Дункан. Его руками ты не единожды спасал меня.
Пальцы Дункана сомкнулись на моей руке:
— То, что знает Финн, он узнал не от меня, — ответил он, — В нем мало что есть от меня. Хотя ведают боги, что я пытался… — он усмехнулся, не окончив фразы. — Он не солгал. Он сказал, что ты вернулся из изгнания настоящим мужчиной.
Это признание заставило меня рассмеяться:
— В моем присутствии он бы такого не сказал никогда.
— Может, и нет, — задумчиво произнес Дункан, — но он сказал это мне, а я тебе.
Мужчины судят друг о друге по рукопожатиям. Мы стояли несколько мгновений, вспоминая прошлое, и его рука ни разу не дрогнула — также, как и моя. Между нами было многое, и мы помнили об этом.
Наконец, мы разжали руки — мне подумалось, что с тех давних пор мы оба во многом изменились. Между нами словно произошел безмолвный разговор: он признал, что я стал иным, чем был прежде, когда он впервые узнал меня, а я понял, кем был он. Не соперник, но друг, человек, которому я мог доверить свою жизнь. А такого непросто найти, когда король назначает цену за твою голову.
— Мой шатер слишком мал для Мухааров, — тихо заметил он, и, приглядевшись, я увидел в его глазах веселые искорки. — Мой шатер в особенности мал сейчас для тебя. Идем со мной, и я предоставлю тебе более подходящий трон — может, более подходящий, чем тот, другой. По крайней мере, пока ты не убил того, кто забрал его себе.
Я ничего не ответил. В его голосе впервые зазвучали мрачные нотки, и я впервые осознал, что Дункан, похоже, умеет ненавидеть не меньше, чем я сам. Я никогда раньше не думал об этом, слишком увлекшись моей личной целью. Я хотел получить трон для себя, так же, как и Хомейну. Дункан тоже хотел, чтобы я получил трон — но у него были на то свои причины.
Он увел меня от шатров к груде гранитных валунов, поросших серебристо-серым и зеленым бархатным мхом. Солнечный свет превращал мох в изумрудно-зеленое покрывало, пушистое и сверкающее, как камень в арфе Лахлэна. «Троном», о котором говорил мне Дункан, были два камня: один — четырехугольной формы, прилегающий ко второму, стоящему вертикально и образующему подобие спинки. Мох служил мне подушечкой. Творение богов, сказал бы Финн, я сел на трон и улыбнулся.
— Не слишком роскошно для законного Мухаара, — Дункан присел на соседний камень. Тонкие ветви деревьев, сплетавшиеся над нами в полог, покачивались под легким ветерком, тени и блики играли на лице Чэйсули, оживляя его привычную неподвижность. Дункан всегда был менее склонен к веселью, чем Финн. Он был спокойнее, серьезнее и сосредоточеннее, почти суровым. Он казался старым несмотря на то, что был еще молод по обычным меркам. Слишком молод для вождя клана — я знал это, но знал и то, что старшее поколение его клана погибло в кумаалин, развязанной Шейном.
— Сойдет и этот, пока я не получил тот, другой, — беспечно ответил я.
Дункан наклонился и вытянул из влажной земли колосок дикой пшеницы. Он разглядывал изжелта-зеленый стебелек, который, казалось, сейчас полностью поглощал его внимание. Это было непохоже на Дункана — он никогда не любил долгих прелюдий, впрочем, возможно, я постарел и предпочитал, чтобы люди сразу переходили к делу.
— У тебя будут сложности с тем, чтобы объединить хомэйнов и Чэйсули, наконец вымолвил он.
— Не со всеми, — я сразу понял, о чем он говорит. — Возможно, с некоторыми, — этого следовало ожидать. Но я не потерплю ни от кого недоверия к соратникам, будь то Чэйсули или я сам.
Я подался вперед на моем престоле из гранита, покрытого мхом, так непохожего на Трон Льва:
— Дункан, я покончу с кумаалин так скоро, как только смогу. И начну со своей армии. Он не улыбался:
— Поговаривают о нашем колдовстве.
— О вашем колдовстве будут говорить всегда. Это главное, что их пугает, я вспомнил пору своего юношества и похвальбы дядюшки: он говорил, что вся Хомейна боится Чэйсули, потому что он заставил людей бояться их. Он говорил и о том, что Изменяющиеся хотят свергнуть Царствующий Дом, чтобы посадить на трон своего короля.
Своего короля. Легенды Чэйсули рассказывают о том, что их Дом создал саму Хомейну прежде, чем уступил ее нашему роду.
— Есть еще и Роуэн, — тихо напомнил Дункан. Я не сразу сообразил, о чем речь:
— Роуэн верно служит мне. Я не мог бы найти лучшего военачальника.
— Роуэн — человек, живущий между двумя мирами, — Дункан смотрел мне в глаза. — Ты видел его, Кэриллон. Разве ты не разглядел его боли?
Я нахмурился:
— Я не понимаю… Его лицо дернулось:
— Он — Чэйсули. И теперь хомэйны знают это.
— Он всегда отрицал… — я остановился на полуслове. Верно, он всегда отрицал, что он — Чэйсули. А я всегда сомневался в том, что он говорит правду уж слишком он был похож на Чэйсули внешне.
— Кай подтвердил это, — сказал Дункан. — Я призвал Роуэна сюда и объяснил ему, но он по-прежнему отпирается. Он утверждает, что он — хомэйн. Как человек может так поступать… — он оборвал фразу, словно решив, что она не имеет ничего общего с темой разговора. — Я заговорил о Роуэне потому, что он служит примером проблем внутри твоей армии, Кэриллон. У тебя есть Чэйсули и хомэйны, и ты полагаешь, что они будут сражаться плечом к плечу. После тридцати лет кумаалин, развязанной Шейном.
— Что я еще могу сделать? — почти резко сказал я. — Мне нужны люди — любые люди — мне нужны и те, и другие! Как еще я могу победить в этой войне? Беллэм не станет разбирать, кто Чэйсули, а кто нет, он убьет нас всех, если ему представится такая возможность! Я не могу разделить армию из-за безумия своего дядюшки!
— Но этим безумием заражена большая часть Хомейны, — Дункан покачал головой, его губы сжались в жесткую тонкую линию. — Я вовсе не хочу сказать, что они все ненавидят нас. Вот Торрин, например. Но это еще одно напоминание: перед сражением с Беллэмом ты должен выдержать еще одно сражение — с предрассудками людей, иначе здесь начнется усобица. Займись сперва своей армией, Кэриллон, только потом можешь подсчитывать, сколько у тебя людей.
— Я делаю все, что могу, — внезапно я почувствовал себя невероятно старым и усталым. — Боги… я делаю все, что могу… что еще мне сделать?!
— Я все знаю, — он изучал колосок, который все еще вертел в руках. — Все знаю. Но ты — моя единственная надежда.
Я вздохнул и откинулся на спинку моего замшелого трона, все мои замыслы и желания легли на плечи тяжким грузом:
— Мы можем и проиграть.
— Можем. Но боги на нашей стороне. Я коротко и горько рассмеялся:
— Ты, как всегда, серьезен, Дункан. Ты что, совсем разучился смеяться? И не боишься ли ты, что боги Айлини сильнее ваших богов?
Он выслушал меня без улыбки. В глазах его было спокойное молчаливое одобрение, словно ему чем-то понравились мои слова, одобрение, заставившее меня вспомнить, что он все-таки очень молод, несмотря на всю свою мудрость пожилого человека:
— Я снова буду смеяться, когда мне не нужно будет больше бояться, что я потеряю сына только из-за того, что у него желтые глаза.