Я дернулся, до конца осознав смысл сказанного. Будь я на его месте, возможно, я был бы таким же. Но что бы делал он на моем месте?
— Если бы ты был Мухааром… — начал я и остановился, заметив, как вспыхнули его глаза. — Дункан?
— Я не Мухаар Больше он не сказал ничего, и странный огонек в его глазах погас. Я посмотрел на его, сдвинув брови, выпрямившись на своем каменном троне:
— Я все-таки хочу, чтобы ты ответил мне: если бы ты был Мухааром, что бы ты сделал?
Его улыбка была совершенно спокойной:
— Снова завоевал бы свой трон. Здесь мы заодно, повелитель: тебе не нужно бояться, что я отниму у тебя твою собственность. Трон Льва — твой.
Я подумал о троне. Трон Льва, сердце Хомейны-Мухаар, стоящий в Большом Зале на мраморном возвышении. Тяжелый, темный, мрачный. Алая подушечка и золотые письмена, глубоко врезанные в темное, почерневшее от времени дерево.
Древний — насколько, я сам не мог представить. Древнее древнего.
— Чэйсули, — я невольно произнес это вслух. Улыбка Дункана стала теплее.
От глаз его разбежались мелкие лучики-морщинки, его лицо утратило часть серьезности, став вдруг моложе:
— Такова Хомейна, мой принц. Но мы приняли неблагословенный народ много лет назад. Примете ли вы нас теперь?
Я подпер голову руками, глаза у меня болели, я тер их, тер лицо, болевшее от напряжения. Так много нужно сделать — и так мало времени отпущено на это…
Объединить два враждующих народа, отвоевать Королевство — королевство, хранимое столь могучим чародейством, что я даже не мог представить всей его силы…
— Ты не один, — тихо сказал Дункан, — Ты никогда не будешь один. Есть я, и Финн.. и Аликс.
Я сидел, ссутулившись, прижав тыльную сторону Ладоней к глазам, словно это могло заставить меня забыть о боли, оставить позади все сражения, все нужды и тяготы будущей войны и сам путь к трону. Если бы и в самом деле можно было забыть обо всех потерях, бедах и страхах…
Я почувствовал, что на мое плечо легла рука, отнял руки от лица и взглянул в глаза Дункану — в эти мудрые глаза, полные печали и сострадания. Сострадания тому, кого он хотел видеть на престоле. Я почувствовал себя мальчишкой рядом с ним.
— Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, — тихо сказал он, правая рука его поднялась в знакомом жесте. — А теперь, господин мой, пойдем: ты отобедаешь со мной. На пустой желудок можно только проиграть сражение, а выиграть — никогда.
Я поднялся с камня, оттолкнувшись рукой. Судьба человека всегда в руках богов…
Моих — или богов Беллэма?
Глава 11
Кай сидел на отполированном деревянном шестке, воткнутом в землю подле голубовато-серого шатра Дункана. Его тяжелые крылья были тщательно сложены: ни одно перышко не выбивается. Большой крючковатый клюв отливал красным в неярких отблесках костра и алом пожаре закатного солнца. Глаза его, настороженные и яркие, не упускали ничего из того, что происходило в Обители.
Я стоял перед шатром. Дункан, Финн и мальчик оставались внутри, доедая ужин: горячее тушеное мясо, свежий хлеб, сыр и мед Чэйсули. Аликс, принесшая с фермы Торрина хлеб, ушла в другую палатку.
Я надел плащ Чэйсули, завернулся в жесткую шерстяную ткань, чтобы спастись от ночного холода. Плащ был такого темного зеленого цвета, что я растворялся в сгущающихся сумерках несмотря на то, что меня озаряли сполохи костра. Меня более не удивляло, как Чэйсули могли скрываться в лесу, растворяясь среди теней и бликов, сливаясь с деревьями, человек, стоящий неподвижно, может весьма просто сделаться незаметным. Он должен просто подобрать плащ нужного цвета — и ждать, пока враг сам выйдет на него.
Кай повернул голову. Острый клюв был нацелен прямо на меня, темные глаза поблескивали в последних отсветах умирающего дня. В его взгляде было пристальное человеческое внимание и нечто большее, ведь он был лиир, а лиир превосходит человека — по крайней мере, гак считают Чэйсули. У меня не было повода оспаривать это утверждение. Я достаточно давно знал Сторра, чтобы выяснить многое о его способностях и быть благодарным ему за службу.
Я передернул плечами — но не от вечернего холода, от подавляющего чувства предопределенности, царившего в Обители Чэйсули: ведь Обитель — это место, где живет и человек, и его лиир, и лиир сидел сейчас рядом со мной. Кай, огромный темно-золотой ястреб, наделенный мудростью веков и предвиденьем будущего. Он не делился этим знанием ни с кем из людей, даже с Дунканом, служившим своим богам лучше, чем кто бы то ни было. Жестокое служение, думалось мне, требующее жертвы и смерти. Чэйсули несли на своих плечах тяжесть, которая была бы не под силу мне. Способность изменяться действительно была волшебством, но я не стал бы платить за нее такую цену.
Я отвернулся и откинул дверной полог, тусклый свет маленькой железной жаровни наполнял шатер тенями и туманными фигурами, а из полумрака на меня смотрели три пары желтых глаз — смотрели мне прямо в лицо.
Глаза зверей.
Даже долгая дружба не убивает инстинктивного страха перед таким взглядом.
— Я поднимусь к лагерю армии. Я провел достаточно времени в отлучке и давно не видел своих людей.
Финн тут же поднялся, передав свою чашу Дункану. Свет блеснул на ноже из Степей, висящем у него на поясе, и я внезапно вспомнил о том, что у меня больше нет такого же. Кэйлдонский нож с костяной рукоятью остался лежать в снежных полях под Жуаенной.
Финн подхватил свой черный как ночь плащ и набросил его на плечи. Плащ скрыл золото на его руках — из темно-коричневой его фигура стала черной, слившись с ночной тьмой, он тряхнул головой, и волосы, черные, как вороново крыло, скрыли золотую серьгу. Теперь я видел только его желтые глаза.
Финн улыбнулся:
— Ну что, идем?
С ним мне не нужно было оружие. Он был моим кинжалом, луком и мечом.
— Идем, — я оглянулся на Дункана, стаявшего рядом с сыном. — Я хорошо подумаю над тем, что ты мне сказал. Я поговорю с Роуэном и узнаю, какая боль его гложет, чтобы подле меня был человек, не считающий себя одиноким.
Он улыбнулся в ответ. В сумрачном свете он снова казался старше своих лет, но мальчик, стоящий рядом, словно возвращал ему молодость. Донал был олицетворением будущего его народа.
— Быть может, этого будет достаточно, чтобы Хомейна узнала своего Мухаара.
Я шагнул в сторону, и Финн подошел ко мне. Вместе мы добрались в темноте к нашим коням. Оба были оседланы и готовы к дороге. Чэйсули не слишком верят в безопасность — слишком близко мы подошли к Мухааре.
Я тоже больше не чувствовал прежней защищенности.
— До армии недалеко, — Финн отвел в сторону низкую ветку. — Думаю, даже Хомэйны способны оценить силу трех сотен Чэйсули.
— Оценят, когда мы разберемся с ними.
Он тихо рассмеялся, почти невидимый в ночном сумраке. Я отвязал моего коня, унаследованного от Айлини, и сел в седло.
Финн оказался в седле мгновением позже и двинулся вперед между деревьями.
Я последовал за ним, Сторр бесшумно бежал позади, прикрывая мне спину, в то время как Финн ехал впереди своего сюзерена. Свою службу они выполняли великолепно и без видимого труда.
Полная луна поднялась над лесом, озарив угольно-черные изломанные деревья
— серебряный диск в черном ночном небе. Я взглянул вверх сквозь путаницу ветвей над моей головой. Вверху горели сияющие глаза звезд, глядящие с высоты на землю. Я слышал треск мелких веток под копытами наших коней и приглушенный стук железных подков. Лес звучал оркестром звуков и запахов, на которые прежде я не обращал внимания. Кузнечики пели по обеим сторонам тропы, ночная бабочка скользнула мимо моего лица, стремясь к свету — но света не было здесь, в лесной чаще.
И вновь радость того, что я дома, в Хомейне, переполнила меня — я едва мог дышать, казалось, мое сердце разорвется, не в силах вместить ее. Ощущение это длилось недолго, но на мгновение ошеломило меня, потом я успокоился и снова отдался очарованию ночного путешествия. Финн дорожил связью с лиир и своими магическими способностями, для меня не было ничего дороже Хомейны, и моя связь с ней была не менее прочной. Даже Мухаар в изгнании может благословлять изгнание, если оно дарит ему сладость этих мгновений возвращения.