Немедленно.
Заред указал на дальний огонек:
— Туда, господин мой. Вон туда.
— Подумай о том, что я сказал, — велел я. -Когда мы победим, Чэйсули станут свободными. Теперь мы поведем такую политику.
— Мой господин…
Дальнейших объяснений я не слышал — я скакал от костра так быстро, как только мог.
Роуэн одиноко сидел у маленького костерка. Позади него возвышались деревья — словно отряд телохранителей, молчаливых и стойких. Но среди этих безмолвных стражей его фигурка казалась еще меньше — человек наедине со своим горем. Его тайна стала явной.
Тепла костерка было недостаточно, чтобы согреть его, недостаточно даже для того, чтобы согреть кружку вина, которую он сжимал в негнущихся пальцах. Но пламя выхватывало из тьмы его лицо — лицо человека, которого постигла страшная утрата.
Я соскочил с коня и подошел к огню, давая ему возможность узнать меня.
Роуэн медленно поднял голову. Несколько мгновений он смотрел на меня, словно никак не мог узнать, потом медленно опустился на колени неловким движением старика.
Я смотрел на него — и за потрясением, за внешней оболочкой потерянности видел обреченную покорность.
Он знал.
— Давно? — спросил я. — И почему ты скрывал это от меня?
— Всю мою жизнь, — ровно ответил он, по-прежнему стоя на коленях. А что до того, чтобы скрывать это от тебя… разве у меня был выбор? Немного найдется в Хомейне таких, как ты, господин мой… Я думал, они начнут ненавидеть и презирать меня. Так оно и вышло.
Я отпустил поводья и, подойдя ближе, поднял его с колен. Он снова медленно опустился на свое место. Кружка в его руках ходила ходуном.
— Расскажи, — тихо попросил я. Он на миг закрыл глаза. В неверном свете он напоминал демона из детских сказок. Чэйсули.
— Мне было пять лет, — так же тихо заговорил он. — Я видел, как люди Мухаара убивали мою родню. Всех, кроме меня, — его лицо передернулось. — Они напали из-за деревьев, крича, что нашли гнездо демонов. Я побежал. Мои жехаан и жехаана — и моя рухолла — они не успели убежать. Их убили.
Слова языка Чэйсули, произнесенные Роуэном, глубоко поразили меня. Он всегда говорил с выговором Хомейны, словно вовсе не знал Древнего Языка — а теперь я узнавал, что он имеет большее право говорить на нем, чем большинство людей Хомейны.
Я услышал, как подошел Финн и остановился подле моей лошади. Я не взглянул на него, но Роуэн поднял голову. Они были похожи, как два листа одного дерева, достаточно похожи для того, чтобы быть отцом и сыном. Быть может, они и вправду были в родстве, — У меня не было выбора, — продолжал Роуэн, — меня подобрала семья, у которой не было детей. Они были элласийцами, но переселились в Хомейну. Жили в долине почти на самой границе, там Чэйсули никто и в глаза не видел. Я был в безопасности. Так было, пока я не пришел сюда.
— Ты не мог не знать, что твою тайну раскроют.
Он передернул плечами:
— Такое могло случиться. В Мухааре я был осторожен. Но те, кто хотел сражаться с Беллэмом, были моими ровесниками и никогда не видели оборотней Чэйсули. Я сказал, что я хомэйн, и мне поверили. Много лет прошло с тех пор, когда Чэйсули были вольны появляться, где вздумается. Хомейна почти забыла свой древний народ, — он коротко взглянул на меня. — Да. Я знал, кто я. И кем мне никогда не быть, — он повернулся к огню. — У меня нет лиир.
Я не сразу понял его, но задумался о Финне, о его связи со Сторром и о цене, которую он за это платил — и осознал, что имел в виду Роуэн.
— Не хочешь же ты сказать, что обречен на смерть!
— Ему не нужно умирать, — сказал Финн. Он соскочил с коня и вышел к костру, рядом с ним бежал Сторр. — У него никогда не было лиир, а это не то же самое, что потерять лиир. Если ты не терял его, необходимости в ритуале смерти нет.
Лицо Роуэна мертвенно побелело, только отблески костра придавали ему видимость жизни:
— Ритуал уже исполнен, пусть даже и хомэйнский. Я назван оборотнем и лишен той чести и достоинства, которым обладал.
Я подумал о людях в таверне, где мы с Лахлэном нашли Роуэна. О тех людях, которые следовали за ним с радостью и по доброй воле. Роуэн собрал большую часть тех людей, что были сейчас здесь, остальных привели слухи — они приходили и до сих пор, но начал все дело Роуэн.
— Не все так относятся к тебе, — заверил я его, стараясь не вспоминать о Зареде. — Человек всегда узнается по его делам, люди не станут судить только по цвету глаз и по золоту…
Я осекся, только сейчас осознав, что он не носил золота лиир: он не получил этого права.
— Боги слепы к тебе, — тихо сказал Финн, обращаясь к Роуэну.
Я потрясенно взглянул на него:
— Ты хочешь уничтожить даже то, что осталось от него?
— Нет. Я говорю о том, что он знает и без меня. Можешь спросить его сам, по голосу и глазам Финна невозможно было прочесть его мысли. — Он — лишенный лиир. Только половина человека, обделенная душой. Лишенный благословения богов, как и ты, хотя ты хомэйн, а он — Чэйсули.
Он продолжал, не обратив внимания на мою попытку возразить:
— Он не воин клана, у него нет лиир. Ему нет пути к древним богам.
Я схватил его за руку и впился в нее пальцами, ощущая напрягшиеся мускулы.
Никогда прежде я в гневе не поднимал на него руку.
Финн остановился и замолчал. Он ждал. Когда я разжал пальцы и убрал руку, он объяснил смысл своих слов:
— Он отрекся от этого по доброй воле, Кэриллон, и теперь расплачивается за это страданием.
— Страданием!
— Да, — его глаза полыхнули огнем, остановившись на сгорбленной фигуре Роуэна. — Будь такой выбор у меня, я бы рискнул.
— И умер бы, — гневно отпарировал я.
— О да, верно, — заметил он со знанием дела, — но так я тоже не смог бы жить.
— Не слушай его, — обратился я к Роуэну. — Финн часто говорит тогда, когда ему лучше бы помолчать и оставить свои чувства и мысли при себе.
— Пусть говорит, — устало ответил Роуэн, — он говорит то, что я ожидал услышать всю свою жизнь. Мой господин, ты многого не знаешь о Чэйсули. Многого не знаю и я, отрекшийся от своей души, — горькая усмешка искривила его губы. О да, я давно знаю, что я такое. Лишенный души, лишенный лиир — недочеловек. Но я сам сделал выбор: я слишком боялся умереть. Я думал, что действительно умру, когда пришло время связать себя узами лиир.
— Ты знал? — я уставился на него, — Знал, когда настало, время?
— Как я мог не знать? Я болел долгие дни, мои приемные родители решили даже, что я умру. Внутри была тоска, сосущая пустота, меня тянуло в леса… его лицо исказила страшная гримаса. — Какая боль — отказаться…
— Ты должен был всего лишь откликнуться на зов своей души, — резко прервал его Финн. — Боги создали для тебя лиир, а ты предал его смерти. Курештин! Ты сотню раз достоин смерти за то, что сделал!
— Довольно! — рявкнул на него я. — Финн — во имя богов! — мне нужна твоя поддержка! Поддержка, а не приговор человеку, который мне нужен.
Рука Финна обвиняющим жестом указала на склонившего голову Роуэна:
— Он выжил, когда умер его лиир. Неужели ты не понимаешь, кто он теперь?
Он — убийца, Кэриллон — и то, что он убил, было даром богов…
— Довольно, — повторил я. — Остановись. Хватит.
— Посмотри на Сторра, — оскалился Финн. — Подумай, что было бы с тобой, если бы я пренебрег возможностью связать себя с ним. Он умер бы, ибо лиир, который остается один после того, как услышал зов, предает себя смерти. Они платят ту же Цену, что и воин, чей лиир гибнет.
Он злобно ощерился и подобрался, словно волк, Приготовившийся к прыжку.
Волк-Финн.
— Оставь в покое Роуэна, — наконец сказал я. — ты и так уже сказал больше, чем нужно. — Я повторил бы это снова, я сказал бы и больше, если бы мои слова заставили его увидеть, что он сделал.
— Я знаю, что я сделал! — Роуэн, наконец, поднялся на ноги, вскинул руки, словно пытаясь защититься от слов Финна — Видят боги, неужели ты думаешь, что я не страдал? Думаешь, не проклинал себя тысячи раз? Я живу так уже много лет, Изменяющийся! И от этой памяти мне никуда не уйти!