Он дернул плечом:
— Это был договор между мной и моим отцом. Видишь ли, я не такой наследник, который нужен Родри. Мне больше нравилось играть на арфе, чем управлять страной, и лечить — больше, чем ухаживать за женщинами, — он улыбнулся одними губами.
— Я не был готов к трону. Я не хотел иметь жены, которая привязывала бы меня к замку. Мне хотелось покинуть Регхед и увидеть всю страну — увидеть самому, без сопровождающих. Быть наследником так… обременительно, — на этот раз улыбка была более похожа на улыбку Лахлэна, которого я знал, — думаю, тебе это немного известно.
— Но… почему ты не сказал Торри? И мне! — я подумал, что это было непростительной глупостью с его стороны. — Если бы ты сказал, ничего этого не случилось бы!..
— Я не мог. Это был наш с отцом договор, — Лахлэн потер бровь и взглянул на арфу. Он сидел на табурете, ссутулившись, и его крашеные волосы тускло поблескивали в свете свечей.
Крашеные темные волосы. Не седые, как он говорил мне — совсем другого цвета.
Я сел, прижался спиной к холодному камню стены. Я думал о Торри и Финне, едущих сейчас сквозь дождь, и о сидевшем передо мной Лахлэне.
— Почему? — наконец задал я мучивший меня вопрос.
Он вздохнул и потер глаза:
— Поначалу это было просто игрой. Есть ли способ лучше узнать свою страну, чем пройдя ее вдоль и поперек неузнанным? Мой отец согласился на это, сказав, что, коль скоро я решил поиграть в эти игры, мне придется играть в них до конца. Он запретил мне открывать мое имя и титул — кроме как под страхом смерти.
— Но не сказать об этом мне… — я покачал головой.
— Это было ради тебя самого, — я нахмурился, и он кивнул в ответ. — Когда я впервые встретил вас и понял, кто ты такой, я немедленно написал отцу. Я рассказал ему о том, что ты собираешься сделать и о том, что я не верю в осуществление твоих планов. Отобрать Хомейну у Беллэма? Невозможно. У тебя не было армии, не было никого, кроме Финна… и меня, — он улыбнулся. — Я пошел с тобой потому, что захотел увидеть, что из этого выйдет. А еще потому, что мой отец, узнавший о твоих планах, желал тебе победы.
Я почувствовал, как во мне закипает гнев:
— Он не послал мне помощи…
— Хомейнскому принцу-самозванцу? — Лахлэн сделал отрицательный жест. — Ты забываешь — Беллэм хотел породниться с Эллас, он предложил Электру наследнику престола Родри. Не в интересах Эллас было поддерживать Кэриллона на его пути к трону, — его тон несколько смягчился. — Хотя я готов был помочь тебе всем, чем мог, мне приходилось думать об интересах нашего королевства. У нас тоже есть враги. Это должно было остаться твоей битвой.
— Но все же ты пошел со мной. Ты рисковал собой.
— Я ничем не рисковал. Если помнишь, я не вступал в бой, играя роль менестреля. Это было нелегко… Меня учили владеть оружием с детства. Но отец запретил мне сражаться — и, думаю, это было разумно. Еще он сказал, что я должен смотреть — и учиться всему, чему могу. Если ты победишь в войне и удержишь власть в течение двенадцати месяцев, Родри предложит тебе союз.
— Прошло больше времени, — заметил я.
— И разве ты не послал гонцов в соседние королевства, предлагая руку твоей сестры? — краска залила его лицо. — Я не могу предлагать того, что мне не принадлежит. Мой отец — Верховный Король. Твое предложение должен был принять он, а мне оставалось ждать его решения, — он на мгновение прикрыл глаза. Лодхи, но я думал, что она подождет…
— Я тоже так думал. Ох. Лахлэн, если бы я знал…
— Я понимаю. Но не я должен был сказать это, — его лицо было почти отталкивающим. — Такова доля принцев.
— Неужели ты ничего не мог сказать ей? Он уставился в пол:
— Я хотел этого — столько раз, что и сам не могу сосчитать. Однажды я даже заговорил с ней о наследнике Родри, но она только приказала мне молчать.
Она не хотела думать о замужестве, — он вздохнул. — Она всегда щадила мои чувства, пытаясь — как и ее брат Мухаар — убедить меня, арфиста — не желать невозможного. Я думал о том, что она изменит мнение, когда узнает. Когда узнаешь ты. Я наслаждался ожиданием.
Я закрыл глаза и откинул голову. Я вспоминал арфиста в Элласийской харчевне, одарившего меня видениями былого. Я вспоминал, с каким терпением и пониманием он принимал мое презрение — я называл его шпионом, а он был просто другом.
Как я приказал ему убить человека, чтобы выяснить, сумеет ли он это.
Так много было между нами — и так мало… Я уже знал, что он сделает теперь.
— У тебя не было выбора, — наконец сказал я. — Видят боги, я знаю, что значит принять высокий сан и ответственность. Но ты не должен себя винить, Лахлэн. Что ты мог сделать?
— Рассказать, пусть и против воли отца, — сейчас он казался таким беззащитным — а я привык видеть его сильным. — Я должен был рассказать. Хоть кому-то. Хоть что-то.
И все же это не привело бы ни к чему. Мы оба понимали это и — молчали, потому что даже одно слово причинило бы новую боль. Можно любить женщину, которая любить другого, но нельзя заставить ее любить, если она не хочет этого.
— Клянусь Всеотцом, — устало сказал Лахлэн, — все это того не стоит.
Он поднял свою Леди и встал, повесив на руку серебряный обруч. Он имел все права на него, хотя его венец скорее должен был сиять державным золотом.
Я поднялся тоже, встав перед ним, и протянул ему кольцо на кожаном шнурке.
— Лахлэн…
Я остановился. Он понял. Он взял кольцо, взглянул на герб, словно отдалявший его от меня, и снова надел шнурок на шею.
— Я пришел менестрелем, — тихо сказал он, — и уйду менестрелем. На рассвете.
— Если и ты, старый друг, оставишь меня, я буду совсем один.
Больше я не мог сказать ничего, это была единственная мольба, на которую я был способен — и которую мог позволить себе.
В его глазах была боль:
— Я пришел, зная, что мне придется уйти. Не знал, когда, но знал, что этот час наступит. Некоторое время я еще надеялся, что уйду не один.
Его лицо стало жестче, исчезло мягкое обаяние арфиста и я увидел, каким был Лахлэн на самом деле — каким он был всегда, хоть и нечасто показывал это.
— Ты король, Кэриллон. Короли всегда одиноки. Когда-нибудь мне тоже предстоит испытать это, — он сжал мою руку в знак дружбы. — Ийана Лодхи ийфэнног фаэр.
— Иди же со смирением, менестрель, — мягко сказал я.
Он вышел из комнаты в сумрачный коридор. Для него Песнь Хомейны закончилась.
Я вошел в свои покои и увидел, что она ждет меня. Она сидела в полумраке горела только одна свеча — завернувшись в одно из моих спальных одеяний: винный бархат, отороченный крапчатым серебристым мехом. На ней оно смотрелось потрясающе, из-под бархата были видны только руки и ноги.
Я остановился. Сейчас я не мог встретиться с ней лицом к лицу. Глядя на нее, я вспоминал, что сделал Финн — вспоминал о его изгнании. Вспоминал, чем все это закончилось для Торри и о том, что Лахлэн ушел. Смотреть на нее означало смотреть в лицо одиночеству, а этого я уже не мог вынести.
— Нет, — сказала она, когда я собирался уйти. — Останься. Я уйду, если ты хочешь.
Темно-красный бархат растворялся в тени. Отблеск пламени свечей плясал в ее распущенных, ниспадавших до колен волосах.
Я сел — у меня просто не было сил стоять, — на край своего ложа. Я был весь в пепле — Лахлэн сказал правду — и одежда моя была все еще влажной от непогоды. Без сомнения, так же от меня и пахло: мокрой шерстью, дымом и огнем.
Она подошла и встала подле меня.
— Позволь, я облегчу твое горе.
Я смотрел на ее горло со следами синяков — отметины, оставленные безумцем.
Она опустилась на колени и принялась стягивать с меня тяжелые сапоги. Я ничего не сказал — смотрел на нее, изумленный, что она делает то, что гораздо проще было сделать слуге или мне самому.
Ее руки были легкими и нежными — она раздела меня и снова опустилась на колени.
— Ах, господин мой, не нужно так горевать. Это причиняет тебе боль.
Мне внезапно подумалось — неужели она так же опускалась на колени перед Тинстаром?..