Дункан направил коня вперед:
— Нужно разбить лагерь на ночь. Солнце садится.
Мы ехали в молчании — если не считать гулкого стука копыт. Царившая здесь сила, казалось, гнула наши головы к земле: сила, истекавшая из самой почвы, поднимавшаяся, как туман над водой.
Наконец, мы разбили лагерь за выступом скальной стены, уходящим в темнеющее небо и закрывавшим нас от холодного ночного ветра. Плоть земли здесь истончилась — то тут, то там проступали каменные кости, влажно поблескивавшие в лучах заката. Корни деревьев, обнаженные ветрами, извивались по земле, словно змеи, стремящиеся к теплому солнцу. Один из моих хомэйнов, искавший дрова для костра, попытался отсечь ножом несколько сухих веток, изломанных ветром, а вместо этого выдернул из каменной стены все дерево целиком. Это было всего лишь маленькое деревце, но оно ясно показало нам, что происходит со всем живым подле Вальгаарда.
Мы перекусили тем, что нашлось в наших седельных сумках: сушеное мясо, жесткие лепешки дорожного хлеба, немного темного сахара. И вино. Вино было у всех. Коней мы накормили зерном, которое тоже везли с собой: в такой местности не очень-то попасешься. Водой нам служил растопленный снег. Но когда наши желудки наполнились, настало время подумать о том, что мы собираемся делать дальше.
Я долго сидел, завернувшись в свой самый тяжелый и теплый плащ, не в силах избавиться от боли в костях. Как и от сознания, что все мы погибнем. И, когда это уже не могло вызвать подозрений, встал и пошел прочь из маленького лагеря.
Пусть их пока поговорят: мне нужен был Дункан.
Я, наконец, увидел его, когда уже почти потерял надежду. Он стоял у стены ущелья, глядя в темноту.
Неподвижность делала его невидимым, его присутствие выдавал только блик лунного света на золоте серьги. Я подошел ближе и молча остановился рядом с ним.
Он был в плаще, таком же темном, как мой, сливавшимся с ночной теменью.
— Что он с ней делает? -.проговорил Дункан. — Что он ей сделает? Я и сам думал об этом, но попытался успокоить — Она сильная, Дункан. Сильнее, чем многие мужчины. Думаю, в ней Тинстар найдет достойного противника.
— Это Вальгаард, — его голос царапал слух. Я судорожно сглотнул:
— В ней Древняя Кровь.
Он резко обернулся. Его лицо, пока он стоял, прислонившись к скальной стене, оставалось в тени:
— Здесь и Древняя Кровь может ничего не стоить.
— Ты не можешь этого знать. Разве Донал не сумел освободиться? Они были Айлини, но он все же принял облик лиир. Может статься, Аликс их еще одолеет.
— Ру-шэлл-а-ту, — он произнес это без особой надежды: Да будет так. Потом просмотрел на меня, и в его глазах, черных в свете луны, я прочел — страх. Но больше он ничего не сказал об Аликс. Вместо этого он сел, по-прежнему прижимаясь спиной к скале, и плотнее закутался в плащ.
— Ты думаешь о том, что стало с Турмилайн? Что стало с Финном? — спросил он.
— Каждый день, — с готовностью ответил я. — И каждый раз сожалею о том, что произошло.
— Что изменилось бы, если бы Финн пришел к тебе и попросил позволения сделать твою рухоллу своей чэйсулой?
Я обнаружил неподалеку пенек и тяжело опустился на него. Дункан ждал моего ответа и, наконец, я сказал:
— Мне нужен был союз, который предложил бы Родри, если бы я выдал мою сестру за его сына.
— Но ведь союза ты и так добился.
— Лахлэн помог мне. Союза с Родри не было, — я пожал плечами. — Не сомневаюсь, что, покончив с этим, мы-таки его заключим, но сейчас формально его нет. Лахлэн действовал как наемник и арфист в одном лице, не как Мухаар и Наследный Принц Эллас. Согласись, разница велика.
— Разница, — его голос звучал ровно, — Да. Как разница между хомэйном и Чэйсули.
Я пинком отбросил в сторону обломок камня:
— Ты жалеешь о том, что Донал должен жениться на Айслинн? Чэйсули — на дочери хомэйна?
— Я жалею о том, что жизнь Донала будет иной, чем хотелось бы мне, Дункан казался черным пятном-выступом на темной стене. — В клане он был бы просто воином, если не был бы избран вождем клана. Это… это более простая жизнь, чем та, что ожидает принца. И я хотел бы, чтобы он жил так. Не той жизнью, которую ты для него избрал.
— У меня нет выбора. Боги — твои боги — не оставили его мне.
Мгновение он молчал.
— Тогда нам придется признать, что у него есть веская причина стать тем, чем он должен стать — по твоей воле.
Я невесело улыбнулся:
— Но у тебя есть преимущество, Дункан. Ты увидишь, как твой сын станет королем. А я должен умереть для того, чтобы трон перешел к нему.
На этот раз Дункан замолчал надолго. Луна утонула в облаках, и он совершенно слился со скалой, но я по звуку мог определить, где он находится.
— Ты изменился, — сказал, наконец, Дункан. — Сначала я думал, что это не так, что, если даже ты и изменился, то не намного. Теперь вижу, что ошибался.
Финн хорошо закалил сталь… но царствование заточило клинок.
Я поежился под плащом:
— Как ты и сказал, королевская власть меняет людей. Мне кажется, что выбора у меня нет.
— Необходимость тоже изменяет, — спокойно заметил Дункан. — Она изменила и меня. Мне почти сорок — достаточно много, чтобы знать свое место и покориться толмооре без колебаний, но все чаще в последнее время я задумываюсь над тем, что было бы, если бы наши судьбы обернулись по-другому… — он покачал головой.
— Мы задумываемся, всегда задумываемся. Жить свободно, без толмооры…
Луна выбралась из-за облаков, и я увидел, что он снова качает головой:
— Что было бы, если бы мой сын остался со мной? Пророчество было бы изменено. Перворожденный, давший нам слова, никогда более не родится. Мы больше не будем Чэйсули, — я видел его горькую улыбку.
— Чэйсули: дети богов. Но дети могут быть и своевольными…
— Дункан… Мы найдем ее. И заберем ее у него. Теперь его лицо заливал лунный свет:
— Женщин теряют часто, — по-прежнему тихо сказал он. — В родах… по несчастной случайности… из-за болезни. Воин может горевать в одиночестве, укрывшись в шатре, но не станет показывать своих чувств всему клану. Так не принято. Такие вещи должны оставаться… личными, — он сжимал в горсти пригоршню острых камешков. — Но когда этот демон отнимает у меня Аликс, мне нет дела до того, кто видит мое горе, — камешки падали из его руки, как капли. — Я остался без нее… и внутри — только пустота.
Около полудня мы добрались до ущелья, в котором располагался Вальгаард. Мы выехали из узкой горловины прохода в горах в сам каньон и увидели, что с обеих сторон, справа и слева, протянулись высокие отвесные стены, почти смыкавшиеся у нас над головами. Вскоре мы начали казаться самим себе муравьями в каменном кармане великана.
— Вон, видишь? — указал вперед Дункан. Я увидел Вальгаард, возвышавшийся перед нами, как орел в высоком гнезде. Сама крепость была словно третьей стеной скального коридора — нет, не орел: стервятник, нависший над мертвым телом.
Спасение от этого каменного ужаса лежало позади, а перед нами — Вальгаард.
И мои ощущения при виде этой крепости мне совершенно не нравились.
— Лодхи! — приглушенно вскрикнул Гриффт. — Такого я никогда не видел!
Я тоже.
Вальгаард вырастал из блестящего черного базальта, как ледяная черная волна или темный бриллиант с острыми режущими гранями. Драгоценная подвеска ожерелья — вот только слишком тяжел и мрачен камень. Башни, галереи, бастионы все сверкало, как гладкое стекло, а вокруг клубились дымы. Я чувствовал запах странного дыма даже оттуда, где стояли мы.
— Врата, — проговорил Дункан, — Они внутри крепости. Вальгаард — их страж.
— Дым идет оттуда?
— Это дыхание бога, — ответил Дункан, — Оно жжет, как огонь. Я слышал рассказы об этом. В камне есть кровь, белая горячая кровь. Если ты коснешься ее — умрешь.