Хотелось оставить и этот город, который никогда меня не принимал и получалось жить только в его тени. Я просто стала паразитом-гематофагом, сосущим кровь его детей.
Однако за самовольный побег меня могут убить раньше, чем я выеду за пределы Берлина. Даже я не знаю, где пролегают нити паутины «Туннеля». Поэтому я осмелилась попросить Шимицу о такой неслыханной вещи и теперь просто тряслась в ожидании ее звонка. Ее милости.
Господи, как наивно хотеть все поменять, когда точка отсчета всегда одна… Чтобы развернуть свою жизнь на сто восемьдесят градусов и начать собирать по осколкам старый мир, проще сдохнуть.
Из «Туннеля» не уходят за новой жизнью, но и старая не дает мне покоя в последнее время. Давние занозы растут только вглубь. Мне казалось, что мы все-таки разделили друг друга под шепот мадам Шимицу, проводящей мне сеансы своей бесцеремонной психотерапии. Что-то все же осталось, раз она говорила про сжатые руки. Я не могу отделаться от ощущения, что эта мелкая жива, где-то затаилась и ждет. Ждет меня.
Звонок раздался спустя две с лишним недели. Очередной неопределившийся номер. Когда я поднимала трубку, уже знала, что услышу мелодичное вибрирование голоса мадам Шимицу. Только она изъясняется на частотах чужих душ.
– Санда… Здравствуй. Как поживаешь?
– Хорошо. Вы?
– И я хорошо. Мы обсудили с Мельхиором твою просьбу. Он разрешил. Мы посмотрели твои дела… поведение… и пришли к выводу, что ты можешь идти. Бизнес в будущем будет реструктурироваться. В твоих услугах будет меньше нужды. Хотя, если передумала и решила остаться… просто скажи. Мы не хотим терять хорошие кадры.
На языке вертелось: «С чего вы такие добрые? Где подвох?»
– Здесь нет подвоха, – привычно прочла она мои мысли. – Ты правда можешь идти. Тебя никто не тронет. Но информация о «Туннеле» и о том, чем ты тут занималась, никуда не должна просочиться. О последствиях тебе известно. Придумай себе любую биографию. Также… мы не будем помогать тебе с документами. Например, что ты работала у нас барменом или вообще хоть где-то работала. Это теперь твоя ответственность – строить жизнь с нуля.
– Я… я благодарна, – едва слышно отозвалась я.
Внезапно понимаю, что сижу на полу, глядя в одну точку. Все, что я делала во время разговора, осталось в памяти белым пятном. Тонкий смешок: она словно меня видит.
– Я должна что-то еще?
– Больше ничего. Наши деловые отношения завершены. Спасибо, Санда. Я тебя ценила. Желаю удачи.
– Спасибо.
Гудки. Лаконичное прощание. Никто не будет скучать.
Негнущимися пальцами набираю номер единственного человека, с которым должна попрощаться сама. На улице день, Вертекс спит. Но я разбужу. Потому что, вероятно, мы больше никогда не увидимся.
– Где твое чувство приличия? – сонно спрашивает меня трубка.
– Вертекс, слушай… я ухожу.
Молчание становится другим. В нем появляется странная глубина.
– Вообще? – наконец уточняет он.
– Я попросила меня отпустить. И Мельхиор согласился. Меня на самом деле отправляют на все четыре стороны. Это дикость. Хочу сказать вслух, чтобы самой поверить.
– И мадам Рамен даже не стала препятствовать?
Невольно хихикаю и мотаю головой, как если бы он мог меня видеть.
– Не стала. Мне сложно объяснить, почему я ухожу. Это, как говорится, долгая история. Но так надо. Да и не умею я рассказывать. Надеюсь, мы однажды увидимся снова. Будь все такой же звездочкой, Вертекс.
– Э не, дорогуша, от меня так быстро не отделаешься. С подрядчиками своими по телефону прощайся. Я устрою в честь тебя пир на весь мир. В «Туннеле». Завтра. Там и так очередная пляска смерти, но мы добавим.
– Это лишнее.
– Звучишь как бабка.
– Я и есть бабка.
– Прекрасно, справим тебя на пенсию. Завтра в десять. Поняла меня?
С ним бесполезно спорить. Невольно усмехаюсь и думаю: почему бы и нет? В моей жизни было не так много поводов что-то праздновать.
– Хорошо, обещаю. Земля от нас содрогнется.
– Другое дело, – проворковал Вертекс и отключился.
Купюру Юсуфа изъяли для экспертизы. Мариус помнил несчастное выражение лица мальчика, у которого в очередной раз что-то отбирали. Но он так к этому привык, что отдавал кротко и безоговорочно.
– Извини, – только и сказал Мариус, хотя в этом не было необходимости. Они ведь делали свою работу.